Переводчиков В.А. Дмитриус Лон-Го — последний на Руси факир
Глава из книги Владимира Андреевича Переводчикова «Пройти сквозь стену. Записки бродячего фокусника». Кемерово: ООО «Офсет», 2008, стр. 192–202, стр. 398 (фото)
Дмитриус Лон-Го — последний на Руси факир
 |
| Дмитрий Лонго — последний факир Руси |
Передо мной лежит полуистлевшая желтая газета «Коммунар» — печатный орган Тульского губкома ВКП(б) и губисполкома за 1938 год. На первой полосе крупным шрифтом броско набрано:
«Госдрамтеатр 25 марта, 26 марта — Два вечера художественной иллюзии «Восточная фантазия» — Лон-Го — Искусство Японии, Необычайные эксперименты, чудеса Индии, обман зрения, галлюцинации толпы и другие новинки XX века.
Роскошные восточные костюмы, собственный реквизит и обстановка...
Начало в 8 3/4 часа вечера.
Цена местам от 35 копеек до 1 рубля 70 копеек. Билеты в кассе театра с 2 часов дня».
От ветхой газеты веет минувшим веком — все, о чем она сообщает, промелькнуло и быльем поросло. Это уже никогда не вернется.
Вы бы пошли на такое представление? Наверное... И я тоже из любопытства. Но приглашение на подобное зрелище уже не будет, и не потому, что загадочный Лон-Го или кто-то другой не выйдет на сцену, а потому, что искусство факиров стало лишним.
Факиризм трудно и профессией-то назвать «факир» по-арабски означает «нищий». Мусульмане их называют «дервишами» — нищенствующими монахами. «Дервиш» — по-персидски означает «порог двери» (просящие у порога).
Удобная позиция — винить историю с горячего края современности. Но, увы! — изменить ее невозможно.
История иллюзионизма помнит наряду с достойным похвал, много такого, что заслуживает и осуждения.
Было время, которое не только допускало, но и требовало факиризма и породило его. Это не иллюзионное искусство, хотя для простолюдина не существовало грани между тем и другим.
У каждого вида искусства есть свой адрес, свои задачи, автор-герой вызывает разные чувства у соавтора-зрителя. Известно — искусству подвластна полифония чувств и впечатлений от самых положительных до самых отрицательных. Чувство симпатии, восторга, преклонения, подражания, одобрения, осуждения, страха, отвращения. Казалось бы, искусства фокуса и факиризма покоряют зрителя одним и тем же:
«Я знаю и могу больше, чем вы» — говорит фокусник и факир. «Я игнорирую законы природы, я выше их» — говорит фокусник.
«Я властвую над собой, чего не можете вы, проделывая физиологические опыты, побеждая боль, играю со смертью», — говорит факир, показывая ужасы, доказывая ничтожность бренной жизни. — Щекотание ваших нервов — моя главная задача. Спазм ужаса вашего — мое удовлетворение».
Искусство факира, как и всякое другое искусство, социально. Каждое общество и каждый класс порождают своих идолов и демонов: век мистификаций явил Калиостро; век романтизма — Гарри Гудини (Эрих Вейс, 1874–1926) — знаменитый король американских эскапистов. Остывает время демонстраций в паноптикумах всяческих уродов. Это зрелище, унижающее человеческое достоинство.
Какое чувство вызывает оно? Жалость, сострадание, отвращение, ужас или стыд? Устроители таких зрелищ, видимо, имели благие намерения: «Смотрите, мол, и радуйтесь, что вас бог миловал и создал не такими, как эти бедняги-калеки. Короткорукие, коротконогие, горбатые, бородатые женщины, люди со сросшимися телами и т.д.»
Недалеко в этом смысле ушел факиризм.
Можно себе на минутку вообразить: на сцену выходит человек, высовывает изо рта язык и насквозь протыкает его раскаленным металлическим прутом. Язык шипит, вы чувствуете запах паленого мяса. Человек опускается в зал, подходит к вам вплотную, при желании вы можете потрогать язык и прут. Поднявшись на сцену, человек вынимает прут, вытирает платком язык и,...вы убеждаетесь — язык невредим.
А бывало и того «лучше»: факир костяной ложечкой вынимал свой глаз из орбиты и клал на тарелку!
Но и это «цветочки» по сравнению с душераздирающими номерами, которые проделывал факир Лон-Го.
Слегка затемненная сцена украшена фонариками, драконами и другими странными знаками и предметами, привлекающими внимание. Звучит восточная музыка. Ассистенты выкатывают подставку черного дерева, богато разукрашенную японским орнаментом, на которой, подогнув под себя ноги, восседает артист. Долгий церемониал приготовлений. Таинственными песнопениями тетива терпения зрителей натягивается до невероятности.
Лон-Го сбрасывает с себя халат, ему подают кинжал, он проверяет: остро ли тот наточен.
Музыка затихает. Под живот подставлен медный таз. Пауза... одно движение — и живот вспорот. Все внутренности вываливаются в таз, течет кровь, идет пар.
Женщины взвизгивают. Слабонервные дамы падают в обморок. Дежурные санитары поспешно выносят одного, другого... «Смертника-самоубийцу» увозят за кулисы на той же подставке.
Через минуту он выходит, весело кланяясь почтеннейшей публике, живой и невредимый.
Но это, так сказать, жуткий фокус-надувательство. Здесь степень риска ничтожна.
Йоги и факиры умеют утягивать свой живот до позвоночника, а пергамент, загримированный под цвет тела, скрывает потроха свежезарезанного барана и бычий пузырь, наполненный кровью.
А были и такие трюки у Лон-Го, что требовали большой осторожности, трезвого ума, расчета и смелости.
В периодике тех лет не раз описывали его знаменитую «лестницу».
В тяжелой железной кольчуге выходил Дмитрус Лон-Го на арену, на которой стояла лестница высотой около пяти метров. Но вместо перекладин-ступенек остро отточенные сабли. Лон-Го снимал с себя богатые одежды, восточные туфли с острыми, поднятыми кверху носами. На голову надевал иранский шлем-шишак, на него ставил зажженную керосиновую лампу. Ему завязывали глаза, в руки давали лук и колчан со стрелами. Он подходил к лестнице и спокойно вставал на лезвие клинков, остроту которых только что проверяли зрители.
Под музыку он медленно поднимался по лестнице. Вот и последняя ступенька. Ловким движением он вынимал из колчана стрелу, зажигал ее от лампы и выпускал из лука в заклеенный бумагой круг, который держали ассистенты. Круг вспыхивал. Нервная разрядка зрителей выражалась дружными аплодисментами. Лон-Го медленно сходил с лестницы. Его ноги тщательно проверялись... ни одного пореза.
Пользуясь его стилем, можно так рекламировать его способности:
«... Он с завидным аппетитом глотает шпаги и другую острую пищу, преимущественно горячую, такую, как расплавленное олово. О его гурманских склонностях можно судить по тому факту, что он глотает живых лягушек: но не наших глупых болотных квакуш, а особой породы — заморской. На десерт Дмитрус выпивает ведро воды. После этого на битом стекле босиком изящно танцует восточный танец.
Любит прогулки подле действующего вулкана во время его извержения по свежей магме или жаровне с раскаленными угольями. Является художником-моменталистом, рекордсменом по количеству продукции, а также первым и последним режиссером тараканьего театра...»
Да, был у Дмитруса Лон-Го «тараканий театр». У меня хранится статья Владимира Николаева из журнала «Цирк» за 1980 год. В ней хорошо и просто рассказано о «единственном в мире уникальном театре», где тараканы, настоящие запечные тараканы, «выступали» в роли артистов. Зрители только диву давались:
— Вот чего тайные восточные науки могут достигнуть. Даже насекомое обучают уму-разуму.
И верил простолюдин, что имеет Лон-Го большие познания в тайных науках, что нечистою силой владеет. Верил и боялся, боялся и шел, чтобы в сим удостовериться.
А пытливый ум молодого Лон-Го удовлетворяясь, не удовлетворялся. Он искал, наблюдал, собирал по крупинкам золотники опыта умельцев, хитрецов, знахарей и шаманов. Ездил за границу, а «за морем телушка — полушка, а дива тамошние — по гривне». Больше-то, конечно, нашенское за заморское выдавал — публика того требовала. Чужестранцем-то в наших краях легче жилось. Охватила землю повальная мода на спиритизм. И вот перед вами новоиспеченный спирит и медиум Дмитрус. Он среди духов — свой в доску, а духи своих не обижают, они посылают Лон-Го сдобный кусок, да еще и с маслом. Таинственный дервиш и профессор спиритизма завален приглашениями. Предпочтение он отдает домам, где щедрее мзда, да вкуснее просвирка. Но мода — образец непрочности: уходит спиритизм, рождается что-то новое, чтобы удовлетворить потребность человека в чем-то необычном.
Истинная сущность интеллектуальной лени держится на одном коромысле с любопытством. Человеку всегда хочется необычного, но в нем постоянно живет защитная реакция на новое. Потому, что новое беспокоит и тревожит. Гораздо теплее и много уютнее круг, нежели прямая — она острее и тревожнее, она уходит в неизвестное, а круг замкнут. Всегда желательна необычность. И вот появляется человек и посредством афиши зазывает поучаствовать в акте вливания в рот расплавленного олова. И зритель торопится, чтобы ему посолили нервы. Ему вовсе не нужно знать, что артист хотя и рискует, но самую малость: олово-то выливает в ванночку, спрятанную за зубами. Вылейте на раскаленную сковороду немного жидкости — вы увидите, как жидкость, шипя, мгновенно испарится. А теперь ту же сковородку раскалите докрасна и капнете той же жидкости. Вы увидите, что капля будет кататься на сковородке и долго существовать. Зритель получил порцию необычного. Освободился от избытка нервной энергии. В его сознании остается: «Хорошо, что такое произошло не со мной».
Каждое общество предъявляет специфическое требование к зрелищу. Факир Лон-Го перед тогдашним зрителем выполнял важную функцию, внушая, что вытерпеть можно все, и даже немножко больше, если к страданиям относится равнодушно. Он был, как бы предвестником грядущего времени — террора.
Искусство отображает жизнь. Очевидно, антихудожественное натуро-мистическое искусство факира имело право на существование в тогдашнем обществе.
После революции отношение к жизни, точка зрения на страдания народа изменилась, и случилось так, что он, став хозяином своего положения, поставил другую жизненную цель — гуманную, справедливую. Он добрался и до «нечестной и нечистой силы», наметил пути ее развенчания. Это было время диктатуры, развенчание прочих богов и возведение единственного «мудрого».
Лон-Го понял это... И загадочный дервиш и факир Дмитрус Лон-Го превратился в иллюзиониста Дмитрия Лон-Го. Человека, перенесшего бремя славы и благоговейного поклонения, бремя громадных гонораров и предвосхищения. Этот человек мужественно стоял на могиле своей профессии. Профессии чрезвычайно редкой даже в дореволюционное время. Профессии, освоенной нелегким трудом.
Его афиши украшали столицы Европы, многих стран Ближнего и Дальнего Востока.
Человек пережил свое искусство.... Иллюзионистом Лон-Го пробыл недолго и не очень заметно.
В московской эстрадной студии в 1967 году я занимался уже более месяца, а вопрос с режиссером был еще не утрясен. Я посещал только общие уроки: акробатики, пантомимы, сценического движения, техники речи. Я нервничал, хотелось быстрее приступить к постановке номера. С несколькими иллюзионистами-пенсионерами уже перезнакомился. Но не нашел никого, кто мог бы по-новому поставить номер.
Директор студии М.М. Хрусталев, попытался утешить меня:
«Мы хотим найти вам режиссера, который не был бы фокусником. Иначе ваш новый номер чем-то будет походить на него старый...»
В кабинет со срочным делом вошли художники. Пока они обсуждали эскизы костюмов, я разглядывал на стене фотографии выпускников студии, ставших уже известными и популярными артистами. Мое внимание привлек стоящий в углу маленький иллюзионный аппарат. До этого я его видел несколько раз, но что он иллюзионный понял теперь, когда художники ушли, я полюбопытствовал:
— Михаил Михайлович, откуда у вас этот аппарат?
— А это подарок Дмитрия Лон-Го. Он у нас недавно ставил программу фокуснику из Бурятии, Церенжапову Владимиру.
— Лон-Го жив?! — удивился я.
— И здоров, — сказал Михаил Михайлович.
— А может быть мне к нему обратиться?
— Нет, — улыбнулся Хрусталев, — он другого плана. У него все на большой аппаратуре, а вы манипулятор.
Во мне забурлило желание во что бы то ни стало увидеть Лон-Го, последнего из могикан умершего у нас жанра. В тот день я поехал к старому иллюзионисту Александру Джиго, о встрече с ним мы условились накануне. Ну, думаю, после него и — к Лон-Го загляну. Джиго-то уж наверняка знает его адрес. Довольно подвижный пенсионер Александр Николаевич охотно предлагал мне свои фокусы, но ничего подходящего я у него не нашел. А из нескольких показанных мной фокусов его удивил один.
Я попросил у него половину газеты, сложил ее вчетверо, предварительно показав с обеих сторон и, сделав из нее кулек, извлек оттуда стакан.
— А из чистого тетрадочного листа можешь достать?
Раскрыв Александру Николаевичу секрет этого, придуманного мной фокуса, я поспешил в студию. Саша-иллюзионист уже приехал от Лон-Го. Утром я с ним поделился своими планами, а он взял адрес и опередил меня. Привез он от Лон-Го один «иностранный трюк». Суть фокуса такова: на веревочке привязывают три-четыре платочка. Когда дуют на платок, платок слетает, а узел на нем остается.
— Какой он из себя, Лон-Го? — допытывался я у Саши.
— Ну, какой... Старикан вот с такущей бородой. — Саша, явно преувеличив, показал до пояса. — Хитер, поносит всех современных иллюзионистов за то, что секреты раскрывают кому попало.
— Ну, а вам с ним удалось договориться?
— С ним договоришься.... Ставить, так целую программу.... Вагон реквизита. А я же не министр путей сообщения, чтобы свой вагон иметь. Два чемодана да петуха, и то тошно таскать.
— Дай мне адрес, я завтра пойду к нему.
Я давно старался понять границы возможности. Что действительно может человек, а чего нет? Где вымысел о чудотворцах, а где правда? О Лон-Го, о факирах я много читал и слышал, но воочию увидеть факира!.. Назавтра позвонил. Долгое молчание. Я не вытерпел:
— Вы меня слышите? — спросил я с волнением.
— Ну, слышу. Кто звонит? — Приглушенный голос, бесцветный тон, но что-то значительное в характере речи.
— Это Дмитрий Иванович Лон-Го?
— Ну, а что надо? Кто говорит?
— Это с вами говорят из студии эстрадного искусства... — я назвал свою фамилию.
— Что вы хотите? — сердито спросил Лон-Го, а может, мне так показалось.
— Я бы хотел с вами поговорить. Можно к вам приехать?
— Ну, приезжай. Я всегда дома.
И вот я еду на 13-й проезд Марьиной Рощи. Я должен встретиться с настоящим факиром, загадочным и таинственным Дмитрусом Лон-Го. Как примет? С чего начать разговор?
Троллейбус оставил меня около ориентира, подсказанного Сашей — церкви, некогда знаменитой, а теперь запущенной, забытой, придавленной современными высокими домами. Безропотно стоит она, тихая, усиженная голубями, равнодушно смотрит из-под железной паутины решеток на кипящую вокруг жизнь. Когда идут дожди, ее купола плачут мутными слезами, и жалуется она богу, которому все еще верит, на то, что не нужна людям. А ведь она столько видела, столько знает! Спросите — оживится и расскажет людям о людях же, бесхитростным узлом свяжет разрывающиеся времена. За церковью — большой современный дом, в котором живет старый факир. Перевожу дыхание перед тем, как переступить порог. Порог, за которым, возможно, откроется тайна, от которой можно стать немножечко мудрее. Тайна, которая может и разочаровать. Звоню. Послышались шаги: «Кто там?» — «Дмитрий Иванович, я из студии».
Немного приоткрылась дверь, выглянуло большое волосатое лицо. Потом дверь распахнулась. Передо мной в восточном полосатом халате предстал Лон-Го. От него веяло чем-то древним, архаичным. Что-то от нестеровского «Пустынника», что-то от мудрого Толстого, что-то от вечного Коненкова.
— Ну, входи, располагайся.
Он тяжело прошлепал тапочками по полу и сел на кровать. Я сразу попал в иной мир, в гениальном беспорядке заставленный реквизитом. Иллюзионные столики, коробки, вазы, шкатулки. Преобладали темные тона и восточный орнамент. Запах столярного клея и восковой свечи прочно стоял в квартире.
Бронзовый бюст богини. Женская мраморная головка. Старинная резная мебель. Над широкой кроватью, обрамленное черной фигурной резьбой, зеркало, ржавыми подтеками и седым налетом, начавшее закрывать перевернутый мир. У левого простенка на столе — большая клетка, на ней величественно восседает экзотический попугай. Он старше Лон-Го — ему 105 лет. Лениво и мудро кланяется незнакомому человеку. Мне хочется подойти к этой редкой птице.
— Не протягивай руку, — прокусит! — предупреждает Лон-Го.
Я сажусь в предложенное мне старинное кресло, почему-то стоящее посреди комнаты. Дмитрий Иванович начинает доверительно разговор:
— Из студии, говоришь? От Хрусталева? Был у меня один свистун недавно — сам не знает, чего хочет.
Я понял — это он про Сашу. Чувствую, не понравились они друг другу. А потом пошли воспоминания. Одни наплывали на другие. Это был калейдоскоп чудес. Я точно на сказочном представлении. И верилось, и почему-то не верилось в то, что говорил Лон-Го. Он показывал снимки. Меня заинтересовал один, где Лон-Го снят в обнимку со скелетом. Хозяин попросил меня оглянуться назад. Я обернулся и пережил неприятное мгновение. За креслом возвышался тот самый скелет, в точно таком же халате, что и Лон-Го. Двойник самого Лон-Го.
— Это я в будущем, — шутит Дмитрий Иванович, — был у меня такой фокус. Я надевал на голову ящик, и голова перед зрителями превращалась в этот череп. Ведь принцип моей работы был «игра со смертью».
Поговорив еще немного, я выложил Дмитрию Ивановичу свои нужды.
— Могли бы вы изготовить мне кое-что из реквизита для иллюзионного фельетона? Например, я сливаю две разного цвета жидкости в пустую трубку. А из трубки вынимаю «ерша», не того, который делают, смешивая вино и водку, а настоящего.
Дмитрий Иванович протянул руку за иллюзионной коробкой. Она была пустая, взмахнул — в ней оказалась тарелка с яблоками. Он мне подал одно.
— Спасибо Дмитрий Иванович, я не хочу.
— Бери, бери — настаивал Лон-Го.
— Я, собственно, к яблокам равнодушен, на картошке воспитан, — заулыбался я.
Протянув руку, взял яблоко, показавшееся слишком легким. Вынул чистый платок, протер... Лон-Го, захохотал: «Не кусай!» Я смутился. Это был искусно сделанный муляж. Дмитрий Иванович просто хотел показать мне свою работу.
— Сделаю ерша, как живого, — сказал Дмитрий Иванович.
— А еще нужен такой трюк: с внешней стороны должен быть солдат-разбойник. А под прикрытием его нужно собрать и спрятать в ящик. На принципе «коробки-воровки».
Десять фокусов я заказал у Лон-Го. Договорились обо всем.
Вскоре Дмитрий Иванович занемог. Проболел он около месяца. Я навещал его. Он подолгу и охотно беседовал со мной. Потом изготовил первый трюк — солдата. Но как? Голову взял от пластмассовой куклы, которую в солдата не превратишь. Ящик — отдельно. И тут мы с Дмитрием Ивановичем разошлись во мнениях, доказывая каждый свою правоту. К счастью, он скоро понял, что помочь мне действительно не сможет. Для выполнения моих заказов нужны станки, современные материалы. Более искусные, точные и молодые руки.
Заказами Дмитрия Ивановича я больше не беспокоил, но появлялся в его квартире часто. Эти посещения можно назвать уроками по истории иллюзиона. Много и охотно Дмитрий Иванович рассказывал о своих похождениях. Восьми или девяти лет он убежал из дома от мачехи из Джульфы в Тифлис, затем в Одессу и Константинополь. Там попал в балаган, стал акробатом. Потом годы скитаний, пока, наконец, не встретил итальянского фокусника Лионели. Старик обитал в Москву на Хитровом рынке, спился и обнищал. Лон-Го выходил больного старика, и в благодарность тот стал обучать мальчика разным кунстштюкам (фокусам). И первое, чему научился Лон-Го, было шпагоглотание. Старик ежедневно гусиным пером, смазанным растительным маслом, раздражал горло Мите Лон-Го. Потом стал вводить в пищевод тонкую, сделанную из воска палочку. Это было адски мучительно. Но человеку, посвятившему жизнь этому искусству, надо было привыкать к боли и мучениям, надо было заставить себя относиться к ним равнодушно.
В факирском учебнике, выпущенном до революции в Латвии книгоиздательством И. Гудкова, Сар-Диноил (Л.Л. Фон-Фелькерзам), член французского магнетического общества Парижского Восточного эзотерического центра, так определял условия успеха: «Всякий желающий проделать над собой опыты факиров должен обладать спокойным нравом, хладнокровием и, в особенности, ловкостью, решительностью».
Кто знает, может быть, оттого, что Дмитрий Иванович Лон-Го научился побеждать боль и страдания, владеть своим психофизическим существом, он перешагнул рубеж своего столетия. И вот он — живой свидетель уходящего жанра минувшего века смотрел нам, молодым, в глаза и начинал свой рассказ о редкостном искусстве: «верь, не верь, а было...».
ДМИТРИУС ЛОН-ГО — последний на Руси факир — он стоял на могиле своей профессии.
Медицина уже давно заинтересовалась факиризмом. Профессора Брюнер и Массини в Цюрихе провели обследование факира Дайо. Рентгеновский снимок показал, что он 500 раз прокалывал себе печень, желудок, легкие и даже сердце.
В присутствии врачей, «факир ввел в тело в течение двадцати минут рапиру, прошел через палату, поднялся по лестнице».
Объясняется это тем, что кровеносные сосуды упруги и эластичны. При медленном введении не остро отточенной рапиры ткани не рвутся, а раздвигаются. Быть может, изучив методы факиров, медицина у них возьмет что-то полезное.
Безусловно, много интересного в факиризме, но не для зрелищ. Так заканчивалась эта глава в моей книге «Я работаю волшебником». Но жизнь подметывает факты. Прошло более двух десятков лет. Все меняется. Иными стали отношения к возможностям человека.
После ухода со сцены Вольфа Мессинга, эстафету принял Юрий Горный. И реклама «Твои возможности, человек» зажила с новой силой. Она поддерживалась не только его талантом, но и пробивными способностями. У него появились и зрители, и популярность и деньги. Одно время ему не было подражаемых. И вдруг стали один за другим появляться «особоодаренные люди» — феномены. Но под той же вывеской «твои возможности, человек». Началась Чумаковско-Кашпировская эпоха «чумокашпировщина». С Аланом Владимировичем Чумаком я познакомился летом 1980 года в институте общей психологии. Тогда его мало кто еще знал. Присутствовал у него дома на сеансе целительства. Беседовал с его двумя пациентами и уверовал в его уникальные способности. Об этом, может быть, я еще скажу. После этого я встречался со многими «униками», но они для меня навсегда остались в кавычках. В 1990 году я был приглашен в Софию на «Первый съезд „Психотронику — на пользу человеку“». Там опять встретился с Чумаком, но потолковать путем-то и не пришлось. Наперсники популярности, то есть, журналисты оттеснили его. Договорились встретиться в гостинице: жили на одном этаже, рядом номера. Но, увы — чудоманы-чумакоманы не позволили. Они буквально пожирали его время.
Так вот, предчувствуя время возрождения интереса ко всему необычному, режиссер, академик Р.Е. Славский в 80 году начал ставить факирский номер иллюзионистке из Казани Светлане Тимофеевой, чтобы превратить ее во всемирно известную Светлану Тим — единственную женщину-факира. Кроме факирских номеров в репертуаре ее выступлений были и психологические опыты и гипноз. Я познакомился с ней в 81 году и тогда же познакомил ее с девяностолетним Давидом Дараевым. С Дараевым меня познакомил Владимир Кириллович Николаев: они жили в одном доме. Там же и проживала К.И. Шульженко. Дараев — его самозваная фамилия, которая состоит из двух имен, его собственного Давид и его первой жены Раи. Тот Дараев, который в Московском государственном университете выиграл состязание в быстром счете у знаменитого тогда счетчика Арраго. Это тот Дараев (Гольштейн), который в 1938 году соавторствовал в написании учебника арифметики и создал систему быстрого счета. Это был феномен, сопоставляемый с Лон-Го. Даже в личном плане значительнее его. У Лон-Го в восьмидесятилетнем возрасте дочери было 49 лет, а жене 48. У девяностолетнего Дараева жене не было еще и тридцати. Из-за чего я попал в смешное положение, подумав, что она его внучка. Ну, что ж, Конфуция отец зачал в 99-летнем возрасте. По восточному преданию Гэсэр-хана мать родила в шестидесятилетнем возрасте, а его отцу было восемьдесят лет. Значит, природа не всех одинаково одаривает телесно, умственно интеллектуально.
Светлана освоила метод быстрого счета. Я по себе знаю, что Матемагия — это не очень просто. А она этот номер, соединив с Мнемоникой, исполняла всегда с большим успехом. Рудольф Славский не ошибся — на представления Светланы Тим «Невероятно, но факт» зритель пошел. В эти годы возродился большой интерес к аномальным явлениям: к парапсихологии и другим оккультным искусствам. Появилось много колдунов, гадателей, знахарей, целителей, ясновидящих и пр. Славский в Светлане не ошибся, а вот функционеры-референты казанской культуры не поняли ее. И ей пришлось переходить в Астраханскую филармонию, откуда она гастролировала по Союзу и миру. Теперь Светлана Тим живет в Москве. Мне неоднократно приходилось выступать с ней в одном концерте в Москве, в Саратове, в Улан-Удэ. 2-й Московский часовой завод выпустил часы, заряженные энергией Тим. С надписью на циферблате: «С любовью, Светлана Тим». В Доме культуры «Железнодорожник» одно время она вела прием больных, жаждущих исцеления.
О выступлении Лонго в Свердловске мне рассказал заместитель директора Красноярской филармонии Василий Степанович Орлов, сам фокусник. Знаком я и с его старшим братом Владимиром, тоже фокусником.
Молодой паренек Степан временно работал у заезжего факира и иллюзиониста Дмитрия Лон-Го. Вдвоем они сидели под столом, накрытым скатертью до пола. Перед зрителями представала волшебная картина. Лон-Го загробным голосом приказывал выйти из стакана карту, названную зрителями. Зрители только ахали, когда из стакана появлялась карта, заказанная ими. А «нечистую силу» представляли Степан Орлов с приятелем. Они сидели под столом и тянули нитки с бирками, на которых были указаны названия карт. Стало быть, фокусники Орловы Степан, Владимир и Василий начали свою сценическую деятельность от Дмитрия Лонго.
После появления статьи Владимира Николаева в журнале «Советская эстрада и цирк» о тараканьем театре и появления книги Долгополова «Дмитрий Лонго — последний факир на Руси»1 имя Лонго стало популярным. Хотя в то время Дмитрий Иванович жил в затхлом подвальном помещении. А Никита Хрущев отказался дать ему персональную пенсию. Бывший проводник вагона, принявший статус колдуна, взял псевдоним Лонго, выдавая себя за его родного племянника, не ведая, что племянников-то у него как раз и не было. Что ж, для самозванца — Лонго — звучит громко. Фактически он не Лонго, а Головко. В Абакане, в Хакасии я встретил факира Наиля Гайфулина. Он поведал мне, как передавал нехитрые факирские секреты проводнику вагона Юрию Головко, а вскоре с удивлением раскрыл рот: тот стал знаменитым «Белым колдуном». «Белый колдун — это волк в овечьей шкуре».
1 Правильное название книги Михаила Николаевича Долгополова — «Последний факир России». С легкой руки писателя этот звучный титул крепко-накрепко приклеился к Д.И. Лонго и даже выбит на его могильном камне. Примечание редактора сайта.