Человек-фонтан
Яков Моисеевич Шехтман выступал с весьма оригинальными номерами, которые
рекламировались в духе своего времени. «Человек — огненный фонтан», «Человек-аквариум».
Ныне этот жанр исчез с арены и с эстрадных подмостков, современное поколение зрителей
уже не увидит этого. Не увидит, зато может узнать, как это было, от самого «глотателя огня».
Все началось в Соколивке. Это еврейское местечко на Украине, недалеко от города Умани. Там в 1912 году в бедной семье родился я, Яков, сын Моисея. В семье кроме меня было еще пять ртов, ежедневно просящих кусочек хлеба.
Отец был бондарь. Каждый день он уходил на заработки с мешком инструментов и десятком обручей через плечо. Шел по деревням и громко кричал: «Бондаря надо? Бондаря надо?» Заработки были мизерные, однако на еду хватало.
Отца помню смутно. В 14-м году его забрали на войну, и где он сложил голову, неизвестно. Мы остались без кормильца. Мать ходила стирать белье, мыть полы, выполняла всякую черную работу. Чтобы нам не умереть с голоду, сначала продавала носильные вещи, а затем и мебель. Когда уже нечего было продать, мы из довольно приличного дома перебрались в жалкую лачугу, но недолго прожили и там. Наконец перебрались в заброшенный полуразвалившийся сарай без окон и дверей и практически без крыши.
Мама соорудила из кирпичей печку. Если ей удавалось раздобыть немного крупы и пару картошек, она была невыразимо счастлива. Здоровье матери было подорвано, ее все меньше приглашали для помощи, и она стала просить милостыню. Мы тоже ежедневно расходились на поиски куска хлеба.
Однажды я услышал от одного веселого человека, что ведро воды содержит в себе сто граммов масла. Эта сказка влезла в детскую голову, и я начал пить воду. В день я выпивал, наверное, ведро воды, но до масла так и не добрался. Зато научился выливать ее назад фонтаном.
Если мне вдруг доставалась конфета, ее ни с чем не сравнимый вкус мне хотелось ощущать как можно дольше. Не знаю как, но я добился того, что мог вызвать во рту еще и еще раз вкус конфеты по своему желанию. Так, уже в детстве я овладел одним из сложнейших факирских трюков.
В то время я не знал о существовании факиров и, конечно, не предполагал, что когда-то сам им стану. Голод и холод я научился переносить, но появилась зависть. Я завидовал мальчишкам, которые щеголяли в картузах с блестящим козырьком. Если бы я обладал таким картузом, был бы счастливейшим человеком.
В Соколивке почти каждый день были погромы. То налетали махновцы, деникинцы, а то просто с десяток головорезов. Они безнаказанно делали все, что хотели. Однажды после погрома я отправился на поиски куска хлеба. Вокруг все горело, слышен был плач женщин и детей. Около разграбленной бакалейной лавки стоял столб. Раньше на нем красовался керосиновый фонарь, сейчас его не было, а на его месте висел картуз с блестящим козырьком. Я страшно обрадовался и начал карабкаться на столб. Когда почти добрался до картуза, чья-то рука стащила меня вниз. Оглянувшись, я увидел здоровенного казака с голой саблей в руке. На его красном испитом лице расплылась улыбка. Он явно получил удовольствие от своей проделки. Я заревел. Казак снял со столба картуз и нахлобучил мне на голову. Затем дал такого пинка, что я отлетел метров на пять. Но с той поры я важно щеголял в картузе, и казалось, что мне завидуют все мальчишки в Соколивке.
Когда мы ложились спать, все норовили лечь рядом с мамой. Однажды мы проснулись от холода, исходящего от матери. Она была мертва.
Нас всех усадили на подводу и увезли в уманьский приют. После голода и невзгод Соколивки жизнь в приюте показалась раем. Здесь я был сыт. Однако и здесь не повезло. Я заболел дифтеритом. Месяц находился между жизнью и смертью, но все же выздоровел. В Боярке открылся первый детский санаторий, и меня с провожатым отправили туда на поправку.
До санатория я не доехал. Едва поезд остановился в Киеве, в вагон ворвались какие-то люди, схватили провожатого и увели. На вокзале паника, по перрону бежали, размахивая саблями, казаки. Я испугался, выскочил из вагона и бросился куда глаза глядят. Бежал, пока не наткнулся на какой-то забор. Перелез через него и оказался в одном из районов Киева.
Так я впервые стал беспризорным... Мне к тому времени едва минуло восемь лет. Долго я бродил по незнакомым улицам. Уставший и голодный, наконец нашел теплое парадное, залез на подоконник и крепко заснул. Проснулся очень рано от мучительного голода и побрел сам не зная куда. Скоро познакомился с такими же, как я. Они меня приняли в свою компанию, отвели на чердак, который надолго стал домом.
Я был маленький, щуплый, меня можно было легко обидеть, но выручало умение брызгать водой. Этого боялись! Если находился смельчак, желавший показать на мне свою силу, я пускал фонтан воды ему в глаза и, пока он их протирал, буквально отбивал у него охоту лезть ко мне.
Беспризорные дали мне кличку «Яшка-верблюд». Однажды один смышленый беспризорный решил использовать мои способности. На Крещатике в то время стояли лотошники, торгующие папиросами. Моя задача заключалась в следующем: я выпивал большое количество воды и бежал по Крещатику, следом за мной неслись пять-шесть беспризорных. Приблизившись к лотошнику, я обливал его с головы до ног водой, пока обалдевший лотошник приходил в себя, мои друзья хватали папиросы и разбегались в разные стороны.
Дебют прошел успешно. Больше всего мы боялись облавы. У каждого были грешки, и мы опасались тюрьмы. Облавы были частые, и однажды я попался. Меня постригли, помыли, переодели в чистую одежду и отправили в детский дом.
В Умани, в детском доме, мне понравилось. Я был уверен, что и здесь будет хорошо. Но здесь пробыл недолго, сбежал.
В те годы дети были суеверными. По вечерам любили рассказывать страшные истории, где фигурировали домовые, привидения и прочая нечисть, и каждый клялся, что видел их своими глазами. Для того чтобы духи ночью не приходили, необходимо перекрестить окна и двери, и можно спать спокойно. Так они и делали и спали безмятежным сном. Я этого делать не мог. Целую ночь мучился от страха, казалось, что вот-вот появится домовой и задушит меня. Я обливался холодным потом и целую ночь не спал. Долго не мог перенести эти ужасы и однажды поделился с соседом по кровати. Он оказался довольно смышленым мальцом и охотно согласился крестить за меня окна и двери, но за это я должен был отдавать ему ужин. Я согласился. Вечером он перекрестил окна и двери, и я наконец выспался.
Но малец оказался нахалом: потребовал, чтобы я в придачу к ужину отдавал второе блюдо обеда. Я начал буквально голодать. Долго вытерпеть голод не мог и убежал из детского дома.
Однажды я спал в сквере на скамейке. Меня разбудил высокий человек в черных очках. Он долго на меня смотрел и, убедившись, что я беспризорник, предложил жить у него и стать его поводырем. Хотя я не знал, что это такое, охотно согласился.
Он оказался профессиональным нищим, носил черные очки и прикидывался слепым, хотя его зрению можно было позавидовать.
Тут для меня наступили поистине черные дни. Хозяин установил определенную сумму, которую он должен собрать за день. И не дай бог, если не добирал хотя бы пяти копеек! Тогда весь гнев обрушивался на меня. Он нещадно избивал меня и при этом твердил: «Разве с такой веселой рожей можно просить милостыню? Разве кто-нибудь даст тебе хотя бы копеечку? Ничего, я за тебя возьмусь, ты у меня разучишься улыбаться!»
Я жил с надеждой избавиться от него. Сделать это было очень трудно. Уходя, он запирал меня на ключ, а конура наша находилась на пятом этаже. Когда мы ходили просить милостыню, он так крепко держал меня за воротник, что я не мог сделать ни шага в сторону. При этом он ухитрялся, если требовалось, чтобы я плакал, этой же рукой ущипнуть меня.
Вернувшись домой, «слепой» садился за стол, высыпал монеты и с наслаждением начинал их подсчитывать. На него, казалось, снисходило вдохновение. Он сортировал копейки к копейкам, пятаки к пятакам, нежно гладил гривенники, а пятиалтынные даже целовал. Затем начинал складывать кучки в рубли.
По выражению его лица я догадывался, буду сегодня есть или нет. Говорили, что где-то у моего хозяина есть хорошая квартира. Но в каморке, где мы жили, стояли стол, топчан и два стула. Для меня в углу был брошен рваный тулуп, служивший матрацем и одеялом.
Так прошел год. Однажды, уже не помню по какому случаю, хозяин напился пьяным. Выпивал он нечасто, нальет рюмочку, смотрит на бутылку и сокрушается, что в ней становится меньше. А тут подряд выпил два полных стакана. Потом лег на свой топчан и захрапел. Я тихонько подошел к нему, дотронулся до руки: он крепко спал. Вытащив из его кармана ключи, я через несколько минут, ликуя от счастья, бежал по улице.
Мне в то время было уже одиннадцать лет.
Целые дни я проводил на базарах. Торговки уже знали меня и, если у них был удачный день, давали кусок хлеба. Я старался не оставаться в долгу, помогал им переносить товар с одного базара на другой.
На базарах нередко выступали кукольники, китайские фокусники, акробаты. И вот в один прекрасный день мне повстречался дрессировщик с медведем. Эта встреча во многом предопределила мою дальнейшую судьбу. Впервые в жизни я увидел живого да еще дрессированного медведя, который творил чудеса. Он кувыркался через голову, вальсировал, а потом, взяв коромысло с ведрами, показывал, как молодица идет за водой. Дрессировщику помогал мальчишка примерно моих лет. Кроме того, он показывал номер «Гуттаперчевый мальчик».
Бродячие артисты так понравились мне, что я повсюду следовал за ними. Это заметил маленький акробат и однажды спросил меня: «Ты чего это за нами ходишь?» — «Мишка ваш нравится...».
Дрессировщик молча полез в сумку, достал кусок хлеба с колбасой и протянул мне. Я тут же стал уплетать за обе щеки. Мужчина задумчиво посмотрел на меня и вдруг спросил: «Хочешь работать с нами?»
Едва не поперхнувшись от неожиданности, я чуть слышно пробормотал, что ничего не умею делать. «Это не беда. На первых порах будешь бить в бубен, а после обходить зрителей».
Так началась новая жизнь. Дрессировщика звали дядей Костей, мальчика Павликом. Мы с ним подружились.
Он рассказал, что раньше они с дядей Костей «газировали» — ходили по дворам, выступали на расстеленном коврике и ждали, когда к ногам упадет из окна пятак или гривенник, завернутые в бумажку. И так по пятнадцать раз в день.
Дядя Костя давно мечтал купить и выдрессировать медведя. И вот удача — повстречали табор, и цыган предложил купить у него зверя. На вопрос, почему он его продает, цыган сердито ответил: «Разве это медведь? На нем ребятишки верхом катаются! А нам нужен сторож, чтобы кибитку охранял».
Дядя Костя назвал медведя Кормильцем. После выступления ему давали бубен, и он обходил с ним зрителей. Обычно они не скупились — одну, две копейки, да бросят. Когда же находился такой, что не хотел раскошелиться, медведь не отходил от него. Он вертелся, переступал с лапы на лапу и даже нежно ревел. И, как правило, добивался своего.
Зрители смеялись. Им нравилась настойчивость медведя. Правда, иногда находились шутники, которые вместо денег бросали в бубен гвозди, гайки.
Даже переходя из города в город, мы не пользовались клеткой: дядя Костя водил медведя на цепи. Во время переходов, когда начинались холода, наш косолапый друг постоянно выручал нас. Укладываясь спать, тесно прижимались к нему, и он согревал нас своей теплой шубой. Когда в жаркую погоду мы не ложились рядом с ним, он бесцеремонно расталкивал нас и укладывался в середку.
В городе дядя Костя подыскивал квартиру по принципу, чем проще, тем лучше, но обязательно с отдельным входом с улицы. Медведь жил с нами в одной комнате и был на редкость дисциплинированным. Ему показывали его место, и он смирно лежал в своем углу.
Павлик решил учить меня акробатике. Для начала — ходить на руках и делать мостик. Учение шло туго. Я часто падал, Павлик злился и всякий раз твердил: «Легче научить медведя ходить вниз головой, чем тебя!»
Я обиженно отвечал: «Медведя ты никогда этому не научишь».
Но однажды Павлик доказал мне и дяде Косте, что не шутит. Когда я в очередной раз упал, он как бы невзначай обратился к медведю: «А ну-ка, покажи этому неучу, как надо ходить на руках!»
Кормилец без всякого труда встал на передние лапы и пошел по комнате. Мы от удивления застыли на месте. Первым пришел в себя дядя Костя: «Молодец, Павлуша, из тебя выйдет хороший дрессировщик!» Потом горячо добавил: «Когда Яша наконец научится ходить на руках, мы сделаем хороший номер. Вначале работаем, как всегда, Кормилец собирает деньги. Потом ты, Павлик, и Яша обходите круг зрителей на руках. Глядя на вас, встает на передние лапы и медведь. Это будет замечательно! А потом Кормилец опять возьмет бубен и снова обойдет зрителей...»
Вскоре мы впервые выступили с этим номером. Зрители награждали нас более щедро, чем раньше. Дела у нас пошли хорошо.
Быстро пролетели два года. За это время мы обошли пешком много городов и наконец добрались до Киева, где открывалась знаменитая ярмарка. Дяде Косте предложили работу в балагане. Так я впервые попал в балаган.
На ярмарке балаганов было много — и относительно солидных, и дешевых. Так называемые аттракционы, которые там показывались, сейчас бы вызвали улыбку, но тогда пользовались успехом. Был, к примеру, аттракцион «Женщина-паук». На сцену выставлялось широкое панно, на нем аппликацией выполнен огромный паук. Вместо паучьей головы отверстие, в которое артистка просовывала голову. И вот вам, пожалуйста, паук с женской головой! Женщина мило улыбалась зрителям и отвечала на щекотливые вопросы.
Аттракцион «Женщина-русалка» более сложен и строился на игре зеркал. Создавалась иллюзия, что в большом аквариуме, наполненном водой, сидит женщина с рыбьим хвостом. Вокруг нее плавают рыбки. Женщина курит, наливает из бутылки в бокал и пьет лимонад, читает книгу и т. д.
Балаган, в котором нам предстояло выступать, считался солидным. Его держали два антрепренера: Михаил Зыков и Адольф Вольский. Первый был коммерческим хозяином, второй — конферансье и куплетистом. Правда, куплетистом он был неважным, зато умел выжимать из артистов последние соки.
На здании балагана обычно сооружался раус — нечто вроде балкона, где артисты демонстрировали наиболее эффектные трюки, привлекая зрителей на представление. Большая роль отводилась при этом клоуну-«рауснику». Он бил в барабан, бубен, звонил в колокол, рассыпал каскад веселых куплетов, шуток, частушек. На раусе выступал, как правило, и силач, поднимавший колоссальную дутую штангу. В нашем балагане таким силачом был Петр Клименко. Его рекламировали как «Короля цепей». Некоторые трюки он исполнял мастерски: рвал цепи, гнул железные балки, делал из гвоздей якоря и дарил публике. На его грудь клали наковальню, и два человека били по ней молотами.
В балагане мы работали по десять сеансов в день. Не все артисты выдерживали такую нагрузку. Помню, вместе с нами выступали силовые акробаты, мать с сыном. После пятого-шестого сеанса мать едва держалась на ногах. Но об отдыхе нельзя было и мечтать: подходил Вольский и заставлял немедленно отправляться на раус.
Был и фокусник. По ходу номера он разбрасывал ленты, конфетти, серпантин, карты. После каждого выступления их требовалось быстро собрать и подготовить к следующему сеансу. Иногда он не успевал этого сделать, и тогда Вольский грубо ругал его и грозился выгнать.
Перед нашим с Павликом номером конферансье объявлял публике, что молодые артисты, которые сейчас выступят, ничего не получают за работу и живут за счет пожертвований уважаемой публики. Поэтому, показав свой номер, мы должны были с подносом обходить зрителей. Но медяки, которые нам бросали, шли не нам, а хозяевам. Частенько, отобрав подносы, Вольский еще и обыскивал нас. Все артисты, и особенно мы с Павликом, ненавидели этого человека.
На ярмарке работало много балаганов, и антрепренеры яростно конкурировали между собой. Они придумывали всяческие каверзы, дабы насолить своим соперникам.
Так, один из предпринимателей, чтобы сорвать наши представления, нанял десяток подвод, груженных сеном. Несколько часов подряд подводы кружили возле нашего балагана, отрезав к нему все подходы. Мы не смогли работать. Хозяева не остались в долгу. Ночью по их приказанию перед входом в балаган обидчика была вырыта огромная яма. Ее обнесли тесом и вывесили надпись «Ремонтные работы». Из-за конкуренции страдали прежде всего артисты, так как оставались без куска хлеба.
Словом, в балагане жилось несладко, и все мы мечтали попасть со временем в настоящий цирк. Первому повезло дяде Косте: по рекомендации знакомого артиста он получил приглашение в Воронежский цирк. Дядя Костя просил разрешения взять с собой и нас с Павликом, но антрепренер отказал. Вскоре Павлика забрал в свой номер один из артистов. Я снова остался в одиночестве...
Примерно год проработал в балагане Зыкова и Вольского, а потом вновь судьба забросила меня в Киев. В тамошнем цирке готовилась пантомима «Бунтарь Кармелюк», которую ставил известный впоследствии театральный артист и режиссер Гнат Юра. Для сценки «На базаре» нужен был мальчик-акробат, и меня взяли.
Поселился я на квартире вместе с учениками группы Готхарца. Ребята знали о моей способности выпивать подряд несколько стаканов воды, «возвращать» ее. От них об этом узнал Готхарц.
Мои «фонтаны», судя по всему, ему понравились, и, к моей безмерной радости, он даже согласился помочь подготовить номер.
Репетиции начались на другой же день. Готхарц требовал, чтобы я научился выпивать большое количество воды. «Чем больше выпьешь, — говорил он, — тем легче будет работать. Кроме того, научись улыбаться во время исполнения номера — зритель не должен видеть твоих усилий».
Занимались два месяца по два часа в день, каждый трюк повторяли по нескольку раз. Готхарц оказался хорошим педагогом, да и я был прилежным учеником. Наконец Готхарц попросил директора цирка разрешить мне выступить на дневном представлении.
Дебют прошел успешно, но работать с новым номером в Киевском цирке было рановато — для этого нужно было его сперва обкатать в маленьких, провинциальных цирках.
После окончания пантомимы «Бунтарь Кармелюк» начались гастроли укротителя львов Бориса Эдера. Это был великолепный артист, прошедший большую цирковую школу. В его аттракционе произошел интересный случай, о котором я хочу рассказать.
В цирке прижилась кошка, благо работы ей хватало; мышей было предостаточно. Ночью их ловила, а днем устраивалась в тепленьком месте и дремала. Просыпалась, когда начинали кормить зверей, заходила на конюшню, где стояли клетки со львами, и громко мяукала, стараясь обратить на себя внимание служащих. Однажды она ухитрилась пролезть через прутья и оказаться в клетке перед огромным львом Бураном. Он в это время с аппетитом терзал огромный кусок мяса. Служители охнули! Стоит льву разорвать кошку и вкусить свежей крови, с ним уже опасно работать. А Буран был самый талантливый лев, любимец Эдера. Ничего не произошло. Зверь продолжал трапезу, даже и не обратил внимания на кошку, а та приблизилась к мясу с другой стороны и тоже начала лакомиться. Правда, один раз лев оскалился, когда кошка, пытаясь оторвать очередную порцию, потянула к себе весь кусок.
Насытившись, кошка тут же свернулась клубочком и сладко заснула, а Буран уложил свою царственную голову на могучие лапы и устроился рядом.
Так и повелось. Лев с тех пор не притрагивался к пище, пока не приходила его подруга. Та обычно не заставляла себя долго ждать. Через какое-то время кошка совсем перестала покидать клетку. Ей стало тяжело взбираться на клетку, а проникнуть вовнутрь она могла только сверху, так как клетку, во избежание несчастных случаев, закрывали ажурными щитами. Кошка ждала потомство.
Однажды в клетке появилось семь котят. Служащие хотели их отнять, но лев так грозно зарычал, что пришлось оставить эту затею. Для выступления Бурана обычно переводили в передвижную клетку на колесах, чтобы везти к манежу, и Эдер решил убрать котят, когда его увезут. Так служители и сделали. Когда Буран после выступления обнаружил, что котят нет, он чуть не разнес клетку, рев его был слышен даже на Крещатике.
Хищник отказался от еды, а кошка металась по цирку в поисках котят. Чтобы успокоить льва, Борис Афанасьевич приказал вернуть котят на место. Буран сразу затих и, не зная арифметики, не заметил, что пару котят все-таки отняли. Котята уморительно играли с громадным львом, на них было любо-дорого смотреть.
В то время в программах было по три отделения. В антрактах зрители ходили смотреть животных. Лошади были одеты в парадную сбрую, служители стояли с подносами, на которых лежали нарезанные кусочки моркови, а зрители их покупали и кормили лошадей. Больше всего привлекала клетка со львом. Еще бы! Это было невиданное и забавное зрелище! Котята копались в гриве льва, взбирались на голову и кубарем слетали вниз. А Буран спокойно лежал и только жмурился от удовольствия.
Зная мое бедственное положение, Борис Афанасьевич нарядил меня в парадную униформу. Я держал поднос с дорогими конфетами, все зрители знали, что ни лев, ни кошка и даже котята не едят конфет, тем не менее охотно покупали их и бросали в клетку. Я же твердил заученную фразу: «Они очень любят конфеты, но стесняются кушать при вас, вот вы уйдете, Буран соберет все конфеты, разделит между котятами, и они их съедят за милую душу». Зрители делали вид, что верят мне. По окончании антракта конфеты собирали и снова поднос был полон. На прибыль котятам покупали молоко и рыбу, Борис Афанасьевич не забывал и меня.
Но вот закончились гастроли Эдера. Из Киева он уехал, захватив с собой кошку и котят.
Я разослал телеграммы в разные цирки и даже балаганы с предложением номера «Человек-фонтан». Однако ответа не получил, да и кого мог заинтересовать никому не известный артист. Тогда в этом жанре работало много известных факиров. Сбережения кончились, и я был вынужден распродать свой скудный гардероб. Сначала отнес на рынок пиджак, затем поменял свои еще приличные брюки на поношенные штаны. В конце концов пришлось расстаться с костюмом, в котором я предполагал работать. В таком состоянии встретил знакомого по работе в балаганах силача Петра Клименко. Он предложил поехать работать с ним.
В то время существовали учреждения, в которых можно было получить на прокат театральные костюмы. Клименко оставил в залог свой документ и взял для меня халат, чалму, шаровары и сапоги с загнутыми носками. Получился довольно-таки сносный факирский костюм.
Вместе мы ходили по селам. Обычно я прятался где-нибудь в лесу, пока Клименко договаривался об аренде клуба. Если переговоры были удачными, он вывешивал написанную от руки афишу, обещавшую зрителям «невероятные трюки силача и удивительные чудеса факира». После этого я незаметно пробирался в клуб и сидел в укромном месте до вечера. Затем облачался в свой факирский наряд и не расставался с ним до конца представления.
Заработки у нас были скудные, едва хватало на пропитание. О том, чтобы купить одежду, не могло быть и речи. Помню, нам предстояло выступать в одном из поселков. Пробраться в клуб незаметно оказалось очень сложно, и тогда мне пришла в голову мысль нарядиться факиром и в таком виде пройтись по улице. Так и порешили.
Я бойко шагал рядом с Клименко и что-то бормотал на тарабарском языке. Он внимательно слушал и многозначительно покачивал головой. Когда мы уже подходили к клубу, нас догнали два милиционера и вежливо проводили в отделение. Начальник внимательно посмотрел на мой костюм. «Что за маскарад?» — спросил он после небольшой паузы. Клименко не растерялся, очевидно, предвидел такую ситуацию и заранее подготовил ответ.
«Видите ли, — спокойно начал он, — мы артисты и сегодня будем выступать у вас. Да вот вздумалось моему мальцу искупаться. Разделся, полез в воду, а когда вышел на берег, обнаружил, что его вещи кто-то украл. Мне ничего не оставалось, как обрядить его в театральный костюм...».
Не знаю, поверил ли начальник этой сказке, но нас отпустили. А вечером в антракте в нашу гримерную постучали. На пороге стоял начальник милиции с узелком в руках. Он развернул его — там были чистая рубашка, брюки и довольно крепкие ботинки.
«Ваши? — спросил он. — Только что отобрали у воришки...». Вещи были крайне необходимы, но совестно было обманывать:
«Нет, не мое». — «Ладно, уж, носи, малец. Не отдавать же мне их назад вору...».
Утром мы вышли из клуба, где провели ночь. По дороге встретили одного из вчерашних милиционеров. Он внимательно посмотрел на меня и, улыбнувшись, сказал: «А тебе, брат, впору вещи сына нашего начальника».
Помню, как глубоко взволновало и растрогало меня такое заботливое отношение совсем чужого человека. Есть, оказывается, люди, у которых по-настоящему доброе сердце.
Между тем дела наши шли не блестяще. И все же, отказывая себе во всем, я скопил тридцать рублей на костюм. Очень уж хотелось сдать взятую напрокат факирскую одежду и вернуть документ Клименко.
Новый костюм за такие деньги не купишь, и я отправился на барахолку. Долго ходил, примерял множество поношенных пиджаков и брюк. Какой-то человек держал темно-синий шерстяной костюм. И я обратился к нему: «Сколько вы хотите?» Он добродушно предложил сначала примерить костюм. Я надел пиджак, брюки — точно мой размер. После этого выяснилось, что костюм стоит пятьдесят рублей. Я с сожалением вернул его. Минут через десять мы снова встретились. «Слушай, парень, достань еще десятку и костюм твой». Я огорченно сообщил ему о своем положении. Он задумался, а потом вдруг сказал: «Ладно, гони свою тридцатку и носи на здоровье!»
Я лихорадочно выложил весь свой капитал, забрал сверток, и мы расстались. Хотелось скорее бежать домой и показать Клименко свою удачную покупку. Но меня остановил какой-то мужчина, который, видимо, следил за нашим торгом: «Да ты прежде посмотри, что купил. Это базар, здесь такое могут всучить, что не обрадуешься...»
Я развернул сверток и обомлел. Вместо костюма лежал небольшой кусок синей шерстяной ткани и какие-то грязные тряпки. Ноги подкосились, я сел прямо на землю и заплакал.
Узнав обо всем, Клименко тоже расстроился.
Пришлось еще поднатужиться, и в конце концов я наскреб деньги на приличный костюм. Мы отправились в Киев сдать взятый напрокат факирский костюм.
В Киеве в то время жил факир Готамо. Он мне предложил поехать вместо него в Свердловск. Готамо был хорошо известен антрепренерам, у него всегда были контракты. На сей раз он получил более выгодное приглашение и поэтому свердловскую поездку уступил мне. Я к этому времени уже обрел некоторую уверенность в своих силах и согласился.
Встретили насмешливо. «Тоже мне, замена!» — сказал директор, когда перед ним предстал пятнадцатилетний мальчишка. Как водится, предложили просмотр. Наверное, я работал хуже Готамы, и все же меня взяли. Привлекали молодость и возможность меньше платить.
Проходил я хорошо. И когда через несколько дней в газете появилась рецензия, я ожидал, что меня похвалят. Но то, что я прочитал, сразило меня как громом. Рецензент возмущался: как дирекция могла пригласить артиста такого жанра? Кому интересно сегодня смотреть на человека, выпивающего ведро воды и извергающего фонтаны, пьющего керосин и полыхающего огнем. В наши дни, заявлял журналист, этот жанр не имеет права на существование.
Я пошел за расчетом, стараясь не попасть на глаза директору. Но первый, кто мне встретился, был он. «Ты чего нос повесил? — спросил он. — Работая в цирке, не такое еще прочтешь. Не огорчаться, а радоваться надо. Сам того не желая, рецензент сделал прекрасную рекламу. Он так подробно описал твой номер, что зрители сами захотят посмотреть на это чудо. Так что успокойся и продолжай выступать, как выступал...».
Я доработал контракт до конца. И был очень рад, когда директор порекомендовал меня в цирк Шульца, выступавший тогда в Надеждинске. Здесь я впервые начал работать в настоящем цирке. И самое главное, в Надеждинске познакомился с замечательным человеком Иваном Владимировичем Лебедевым, знаменитым Дядей Ваней.
Его называли «профессором французской борьбы», и в том цирке, где он руководил чемпионатом, всегда были аншлаги. Во многом этому способствовали оригинальные «сценарные разработки», на которые Дядя Ваня был великий мастер. Вот о некоторых из них мне и хочется рассказать.
Помню, задолго до приезда цирка в Херсон Лебедев послал туда борца Ракитина. Тот устроился грузчиком в порту. Работал хорошо, легко сходился с людьми и вскоре завоевал у них авторитет. А чтобы в городе о нем заговорили, придумывал всевозможные трюки.
Так, однажды по главной улице Херсона едет подвода, нагруженная до отказа. И вдруг... отскакивает колесо, воз наклоняется — вот-вот упадет. Откуда ни возьмись, появляется Ракитин и, легко подняв телегу, ставит колесо на место. Вокруг сразу же собирается толпа. Наутро об этом случае говорит весь город. Слухи растут как снежный ком, приобретая все новые и новые подробности. И вот уже кто-то рассказывает, что собственными глазами видел, как Ракитин приподнимал трамвай, который сошел с рельсов...
Наконец приезжает цирк. На одном из представлений из зрительного зала спускается на манеж человек и громко заявляет: «Я хочу помериться силой с вашим самым лучшим борцом!» Публика сразу же узнает Ракитина и кричит: «Давай, Ракитин, покажи им, где раки зимуют!» Ракитин начинает раздеваться, но Дядя Ваня его останавливает: «Простите, но для того, чтобы участвовать в чемпионате, надо быть борцом! А я вас не знаю. Если вы очень хотите помериться силой с нашими борцами, приходите завтра. Мы пригласим врача, он вас осмотрит, и если найдет, что вам можно бороться, то мы вас допустим к соревнованиям. Если же нет, то уж вы на нас не пеняйте!»
Херсонская публика, наслышавшись о Ракитине, не успокаивается. Раздаются возгласы: «Давай сейчас!» Но Дядя Ваня неумолим. Он успокаивает зрителей, обещая.
что завтра, возможно, Ракитин вступит в борьбу. Назавтра в цирке яблоку негде упасть. Борьба начинается, а Ракитина нет. Публика неистовствует: «Давайте Ракитина!!! Где вы его прячете?!»
Выходит Дядя Ваня и спокойно объясняет: «Днем Ракитин был, его осматривал врач и разрешил ему участвовать в соревнованиях. Сегодня он должен бороться, но почему-то не пришел».
И вот на манеже третья, последняя пара. Перед самым финалом внезапно появляется Ракитин. Публика взрывается: «Давай Ракитина, давай!!!» Дядя Ваня отвечает, что сегодня, к сожалению, он не может допустить Ракитина к соревнованиям, так как уже выступили три пары. А вот завтра он обязательно будет бороться. Публика нехотя покидает цирк.
На другой день цирк снова переполнен. В первой паре выходит Ракитин в каком-то немыслимом одеянии — в майке, в брюках, заправленных в старые сапоги. Публика встречает его аплодисментами. Ракитин начинает борьбу, делая вид, что не знает правил, и хватает противника за ноги. Дядя Ваня прерывает поединок и начинает объяснять правила французской борьбы. Схватка возобновляется. Ракитин снова нарушает правила, и его снова останавливают. Он злится, но делает это так естественно и артистично, что публика всецело на его стороне.
Наконец, улучив момент, Ракитин хватает партнера, поднимает его над головой и красиво кладет на обе лопатки. «Ну как, теперь правильно?» — обращается Ракитин к Дяде Ване. Тот, улыбаясь, кивает головой.
Публика в восторге. Ракитина на руках уносят за кулисы. Все последующие дни в цирке — сплошные аншлаги...
А вот что произошло в Житомире. Как-то после представления я задержался в цирке, чтобы привести в порядок свой реквизит. Около полуночи до моего слуха донеслись голоса. Я подошел к форгангу и, раздвинув занавес, выглянул на манеж. На барьере сидели директор цирка, он же очень хороший борец Бейланд Шульц, и Дядя Ваня. С ними был еще один человек, тоже, очевидно, борец. При свете тусклого керосинового фонаря они о чем-то совещались. Слов я не слышал, находился далеко от них. Вижу, они размотали рулетку и что-то меряют. Затем достали пилу и начали, к моему изумлению, пилить барьер. Распилили его до основания в одном месте и примерно через метр — в другом. Вытащив отпиленный кусок, снова стали что-то обсуждать. Дядя Ваня вышел на середину манежа и задумался. Потом улыбнулся и кивнул головой. После все трое поставили отпиленный кусок на место и ушли из цирка.
Я долго ломал голову: зачем понадобилось руководителям цирка портить барьер? И только на следующий день понял, в чем дело. Была назначена решительная схватка «до результата» между Шульцем и «Красной маской». В то время, как известно, в чемпионатах французской борьбы участвовали борцы под разными масками. Были «Маска смерти», «Черная маска» и даже «Золотая маска». Все это очень интриговало зрителей.
Шульц был одним из лучших борцов, и публика его любила. А «Красная маска» побеждала всех противников, так что встреча вызывала большой интерес. Зрители болели за Шульца еще и потому, что в случае его победы таинственная «Красная маска» откроет свое лицо, назовет фамилию, и любопытство публики будет вознаграждено.
Поединок проходил очень остро. Под финал Шульц поймал соперника на прием «задний пояс». Тот попытался освободиться, но тщетно. Тогда «Красная маска» решает убежать с ковра и хватается руками за барьер. Шульц изо всех сил тянет ее обратно, и в это время... вырывается кусок барьера! Шульц по инерции летит назад и падает на обе лопатки, а его противник оказывается на нем с огромным куском барьера на груди.
Дядя Ваня фиксирует победу «Красной маски». Шульц, естественно, возражает. В цирке начинается невообразимый шум. Зрители кричат, что это случайность и что засчитывать победу «Красной маске» нельзя. Дядя Ваня успокаивает зрителей и говорит, что, если «Красная маска» согласится, можно назначить матч-реванш. «Красная маска» соглашается. Публика ликует. Только теперь мне становится ясным, зачем ночью был распилен барьер манежа...
И еще один любопытный случай произошел на моих глазах. Дело было в Гомеле. В программе чемпионата боролись по обыкновению три пары. Последними встречались два любимца публики: лучший техник французской борьбы Ян Круц и очень популярный борец Василий Марков. Между ними была назначена решающая схватка.
Цирк переполнен. Симпатии зрителей разделились: одни за Круца, другие желали успеха Маркову. Это был на¬пряженный поединок. Публика затаив дыхание следила за острейшей борьбой двух первоклассных мастеров. После одного из бросков Маркова Круц нечаянно порвал мат, но Дядя Ваня этого, очевидно, не заметил и борьбу не остановил. А затем произошло непредвиденное: Марков, зацепившись ногой за порванный мат, упал. Круц немедленно воспользовался этим и эффектным приемом уложил соперника на лопатки.
Напрасно Марков доказывал, что он зацепился и упал случайно, — это ему не помогло. Дядя Ваня присудил победу Круцу, ссылаясь на то, что правилами профессиональной борьбы подобные случайности не предусмотрены.
Разгневанный Марков убежал за кулисы и через минуту вернулся на манеж с револьвером в руках. Раздался выстрел. Круц упал, его голова окрасилась кровью. Весь зрительный зал ахнул от неожиданности, наступила мертвая тишина. Вызвали милицию и «Скорую помощь». Маркова увезли, а Круца отправили в больницу. Но публика не расходилась. Наконец на манеж вышел Дядя Ваня и объявил: «Дорогие товарищи, успокойтесь, рана Яна Круца неопасна, и будем надеяться, что все кончится хорошо...»
Наутро были расклеены афиши с бюллетенем о состоянии здоровья Яна Круца. А через несколько дней появилось сообщение, что Круц прощает Маркова и просит выпустить его из тюрьмы, раненый пошел на поправку.
Когда спустя некоторое время Ян Круц снова вышел на манеж, публика встретила его громом аплодисментов. Марков при всех попросил у своего соперника прощения, они пожали друг другу руки. Затем Дядя Ваня торжественно объявил, что Круц согласен дать Маркову реванш из нескольких схваток. Надо ли говорить, какой ажиотаж зрителей вызвала эта встреча. Цирк брали штурмом...
Как же случилось, что человек, совершивший серьезное преступление, остался безнаказанным? Никакого преступления Марков не совершал! Он стрелял холостым патроном, а в волосах Круца была спрятана небольшая ампула с красной краской. Когда раздался выстрел, Круц упал, незаметно раздавив ампулу. Сценарий этого «преступления» был разработан Дядей Ваней, и, воплощая его в жизнь, Марков и Круц показали себя незаурядными актерами. Сегодня подобный «розыгрыш» трудно себе представить, но в то время для привлечения публики в цирк все средства были хороши...
Для меня лично встреча с Лебедевым стала счастливым событием. Очевидно, я понравился Дяде Ване, и он даже изъявил желание ассистировать мне. Он приложил много усилий, чтобы сделать мой номер как можно культурнее, учил красиво и непринужденно держаться в манеже. По совету дяди Вани я сменил свой бытовой костюм на смокинг, который, кстати, он же где-то раздобыл.
В цирке Шульца я работал довольно долго, проехал с ним несколько городов, и постоянное присутствие такого великолепного режиссера, как Иван Владимирович Лебедев, дало мне очень много.
Постепенно моя цирковая жизнь налаживалась. Знакомые артисты все чаще рекомендовали меня антрепренерам, так что с работой стало легче. Правда, нередко случалось, что даже заработанные деньги нелегко было получить.
Работали в маленьком провинциальном цирке. Сборы выли из рук вон плохие, и денег мы, как водится, не получали. Однажды ко мне подходит хозяин и ласково говорит: «Послушай, Джек, только ты можешь меня выручить. Придумай, пожалуйста, в своем номере что-нибудь новенькое, такое, что заинтересовало бы публику». Только я собрался ему напомнить о долге, он опередил меня, взмолился: «Голубчик, как только будет приличный сбор, с тобой первым рассчитаюсь».
На следующий день я вышел на манеж в костюме оборванца. Ни слова не говоря, стал рыться в своих карманах, выворачивать их, и на арену выпали три ассигнации. Зрители засмеялись: «Тряси, тряси, может, еще чего вытрясешь...»
Я подозвал к себе двух парней и девушку в красной косынке, сидевших в первом ряду. По моей просьбе они свернули каждую ассигнацию в трубочку и положили в резиновые наплечники, чтобы бумажки не раскрутились. Девушка в чем-то засомневалась, снова развернула трубочки, убедилась в том, что деньги настоящие, и сообщила об этом публике.
Я попросил девушку снова свернуть купюры. Затем вышел на середину арены, глубоко вздохнул и... проглотил деньги. Наступило гробовое молчание. Кто-то из передних рядов ехидно заметил: «Тоже мне фокус, давай и я проглочу!» Раздался дружный смех. Я подождал, пока зал успокоится. Потом показал моим добровольным ассистентам, что во рту у меня ничего нет, и спросил: «Какую ассигнацию достать первой?»
Вот тут-то и началось: кто кричит, давай десятку, кто — пятерку, кто — трешку...
Всех примирила девушка в косынке: «Доставай десятку!»
Я сделал несколько движений губами, вынул изо рта трубочку и протянул ее девушке.
«Десятка и есть! — громко воскликнула она. — Та самая».
За десяткой последовала пятерка и трешка. Публика восторженно аплодировала. На манеж выбежал хозяин, потряс мне руки и увел за кулисы: «Послушай, Джек, здорово! Очень здорово! Хочешь каждый день выступать с этим номером? Втрое плачу...»
Дождешься от тебя, подумал я. У меня сразу созрел план, как получить задолженные деньги. Я попросил у хозяина купюры покрупнее для выступления. Он помялся, но на другой вечер протянул мне перед выступлением несколько крупных ассигнаций. Фокус снова удался на славу, по, просьбе публики я повторил его дважды. Деньги я «возвращал» тем же способом, что и жидкость. Резиновые наплечники имели разный вкус — сладкий, соленый и горький, что позволило точно ориентироваться и «возвращать» заказанные зрителями купюры.
С новым трюком я выступал каждый вечер, аккуратно после этого отдавал деньги хозяину. Слух о «глотателе денег» разнесся по всему городу, и народ повалил в цирк. Сборы росли, хозяин пребывал в великолепном расположении духа.
Наступил последний вечер гастролей. К этому времени владелец цирка задолжал мне примерно столько денег, сколько давал для исполнения фокуса. И наступил момент воплощения замысла. Проделав фокус один раз, я стал его повторять, и тут у меня «ничего не получилось». «Уважаемая публика! — обратился я к зрителям. — К сожалению, на сей раз фокус не удался. Приношу вам свои извинения...». За кулисами меня ждал раздосадованный хозяин. На этот раз он хмуро ожидал возвращения ему денег.
«Рад бы, да не могу, — развел я руками. — Трюк не удался. Я их действительно проглотил, и они застряли в желудке».
Что ему оставалось делать? Конечно, он догадывался, что я обманываю его, но ведь и у него совесть была нечиста.
Но получать заработанное удавалось далеко не всегда. Уже в следующем частном цирке, куда меня забросила судьба, я, проработав почти все лето, не получил даже половины заработанных денег. С этим цирком, стоявшим в маленьком провинциальном городке, у меня связано воспоминание об очень интересном человеке. К сожалению, наши пути вскоре разошлись, и я не знаю, как сложилась его дальнейшая жизнь. Все началось с того, что возле входа в шапито вывесили объявление: «Требуется служащий по уходу за слоном». Около объявления сразу собралось несколько человек — и, само собой, посыпались шутки-прибаутки.
К шутникам подошел человек, явно из деревни. Он прочитал объявление и весело сказал: «Вот эта работа по мне. Пастухом был, конюхом был, за всякой скотиной ухаживал, а за слоном не приходилось».
Новый служащий оказался на редкость трудолюбивым. В цирке его вскоре полюбили. И не только за то, что он старательно ухаживал за слоном, но и за его сердечность, дружелюбие — он готов был помочь каждому, кто в этом нуждался. Звали его Семеном, и, хотя он был молод, его стали уважительно называть дядя Семен. Он сразу навел в слоновнике чистоту и порядок. Время было тяжелое, дела у цирка шли неважно. Дяде Семену приходилось выпрашивать у хозяина для своего подопечного хлеб, морковку, свеклу, сено. Но больше всего на свете слоны любят обыкновенные метлы, которыми дворники подметают мостовые, — это их любимое лакомство. Хозяин, ссылаясь на отсутствие денег, отказывал ему. Тогда дядя Семен купил косу и сам запасал для слона сено, приносил ему ветки кустарника.
Слон по-своему отвечал на ласку и заботу дяди Семена. Когда тот, умаявшись за день, стелил в слоновнике охапку сена и ложился отдохнуть, слон никого не подпускал к нему.
Слон настолько полюбил дядю Семена, что, когда тот надолго отлучался, по всему цирку раздавался трубный голос и топот огромных ног. Но стоило служащему появиться, как слон начинал весело переминаться с ноги на ногу, качая головой и норовя хоботом обласкать его. А дядя Семен ласково говаривал слону: «Не балуй!»
В обязанности служителя входило выводить слона на репетиции, вечером помыть его, надеть красивую попону и вывести на манеж, прибрать в слоновнике. Вскоре мы заметили: когда дядя Семен не стоял в форганге, слон настолько скверно работал, что дрессировщику то и дело приходилось применять острый крючок, чтобы животное исполнило тот или иной трюк. В такие дни дрессировщик уходил с манежа злой и, если дядя Семен попадался ему на глаза, обрушивался на него с грубой бранью, а то и кулаки в ход пускал, в то время в цирке это было не в диковинку.
Слона звали Томми. Был он великолепным артистом. Исполнял сложнейшие трюки: делал стойку на одной ноге, садился на барьер, ходил по громадным «бутылкам», играл на губной гармошке и даже пел, размахивая при этом хоботом и ударяя ногой в огромный барабан.
Однажды, когда дядя Семен не вышел в проход и слон отработал плохо, дрессировщик бомбой вылетел с манежа и набросился на служителя с кулаками: «Вон из цирка! Чтобы духу твоего здесь не было!»
Дяде Семену пришлось уйти, но перед уходом он сказал дрессировщику: «Я вам нужнее, чем вы мне».
Слон в отсутствие своего любимца загрустил, стоял, опустив голову, никого не подпускал к себе. И даже дрессировщик не мог заставить его работать.
Дела в цирке становились все хуже, сборы падали. Публика любила слона и специально ходила на него. А нет Томми в программе — хоть цирк закрывай. И тогда артисты потребовали, чтобы дрессировщик вернул дядю Семена.
Найти дядю Семена было совсем нетрудно — многие хорошо знали, где он живет, так как часто навещали его. Тот не заставил себя долго упрашивать, очень он любил Томми. Вернувшись в цирк, сразу отправился к своему другу. Слон за время разлуки похудел, стоял грязный и скучный. Но, увидев дядю Семена, радостно затрубил, затопал ногами и все норовил обнять его хоботом. Казалось, радости не будет предела.
Томми в этот вечер работал как никогда. После каждого трюка слон смотрел в проход, на месте ли дядя Семен, а тот приветливо махал ему рукой и твердил про себя: «Молодец, Томми!»
Не знаю, что стало потом с дядей Семеном. Жаль, если не прижился в цирке.
Но вернусь к своим скитаниям... Расставшись с шапито, я решил поехать в Пермь, где работал цирк. Приехал и, как говорится, получил от ворот поворот. Хотя цирк к этому времени и находился в ведении ГОМЭЦа1, директор мог самолично решать — принимать артиста или не принимать. Меня он как артиста не знал и ответил решительным отказом. Выхожу огорченный из цирка, и вдруг навстречу мой давний знакомый — гипнотизер Орнальдо. Узнав о моем бедственном положении, он хлопнул меня по плечу: «Не унывай, дружище, что-нибудь придумаем!»
Орнальдо был выдающимся гипнотизером, которого очень любила публика. Как сейчас вижу его — высокий, худой, с острым взглядом выразительных темных глаз, с густыми бровями. Свои выступления он начинал обычно с того, что ходил по первому ряду, держа в руках палочку с блестящим концом, и монотонным голосом делал внушения. Тех, на кого это действовало, ассистенты выводили в манеж и рассаживали по стульям. Потом начинался сеанс гипноза. Повинуясь Орнальдо, люди танцевали, пели, разыгрывали всевозможные смешные сценки. Публика получала огромное удовольствие.
На следующий день мы сидели с Орнальдо в маленьком кафе и он объяснял мне, что я должен сделать: «Возле цирка сидит чистильщик сапог, которого хорошо видно из окна директорского кабинета. Позже я тебе это окно покажу... Завтра около двенадцати подойдешь к нему и, пока он будет чистить твои ботинки, внимательно наблюдай за окном. Как только я отодвину занавеску, сразу же начинай. Понял?»
В назначенное время я уже сидел перед чистильщиком. Он быстро сделал свое дело и, проведя напоследок бархоткой по начищенным ботинкам, удовлетворенно сказал:
— Готово-с!
— Еще разок, да получше, — попросил я, не отрывая глаз от директорского окна.
— Ботинки блестят что надо. Платите, человек хороший.
— Вижу, что блестят, но ты все-таки почисти еще раз. Да ты не беспокойся, я заплачу все, что следует...
Чистильщик с удивлением посмотрел на меня и снова взялся за щетки. В это время открылась занавеска. Я тотчас же рассчитался с чистильщиком, незаметно выпил из припрятанного пузырька керосин и чиркнул спичкой. Огненный фонтан вырвался из моего рта. Чистильщик от испуга свалился со своего стульчика, прохожие шарахнулись в сторону.
Потом Орнальдо рассказывал, что произошло в кабинете: «Я сказал директору, что могу внушать даже на расстоянии. Директор заинтересовался. Я подвел его к окну. Смотрите, вот я сделаю несколько пассов, и этот человек (он показал на меня) полыхнет огнем».
Директор был потрясен. Орнальдо тут же сообщил ему, что знает меня как хорошего артиста, и рекомендовал заключить со мной контракт. Наша цель была достигнута.
В Мотовилихе я работал целый месяц. В программе также по договору работал замечательный юморист-сатирик Федор Бояров. Он выходил с турецкой феской на голове и исполнял с сочным восточным акцентом смешные куплеты. Наши контракты заканчивались одновременно, и Бояров предложил мне работать вместе. Я охотно согласился. Очень скоро был создан хороший коллектив, и мы поехали работать.
Однажды мы сняли театр в одном маленьком провинциальном городке, где почти все жители знали друг друга. В те годы театры, не говоря уже о клубах, не имели обслуживающего персонала. Артистам приходилось самим расклеивать афиши, стоять на контроле и продавать билеты. Бояров мне поручил продавать билеты. Сижу в кассе и жду первого покупателя. В те годы бытовало поверье, если первый билет купит женщина, — сбора не жди. Вижу к кассе направляется мужчина. Однако покупатель не спешил, он долго топтался на одном месте, наконец решился. Подойдя к кассе, заикаясь, спросил: «Скажите, пожалуйста, Николай Иванович уже купил билеты?» — «Я только открыл кассу, вы у меня будете первый». Покупатель улыбнулся и ушел. Только он скрылся, вижу, к кассе быстро направляется долговязый парень. Всунул свою рыжую голову с растопыренными ушами в кассу и почему-то шепотом спросил: «Николай Иванович уже купил билеты?»
Я вытолкнул его голову из кассы: «Не знаю я вашего Николая Ивановича!»
Рыжий недоверчиво посмотрел на меня, пожал плечами и удалился. Так продолжалось долго. Я начал думать, что меня по молодости разыгрывают. В кассу заглянул Бояров.
Я ему рассказал, как странно идут дела. Бояров покрутил пальцем возле виска: «Что тебе стоило сказать, что купил! У тебя от этого язык не отвалился бы!»
Только он ушел, к кассе приблизилась целая группа и, конечно, задают тот же вопрос.
«Недавно купил», — поспешно сказал я. И тут все покупатели наперебой начали просить билеты, обязательно рядом с ним. На этот раз я уже не оплошал. Одних усадил с одной стороны, других с другой, старался всем угодить, не забывая, что первые ряды стоят дороже.
Через некоторое время в кассу вновь зашел Бояров с директором театра. Я их обрадовал хорошим сбором и между прочим спросил у директора, кто такой Николай Иванович.
Директор хлопнул себя по лбу и, к моему удивлению, задал мне тот же вопрос: «Купил ли билеты Николай Иванович? Какой же я осел, совсем забыл вас предупредить, Николай Иванович Богун, наш театральный авторитет, он много лет работал в Москве в Большом театре, если он не придет, будет скандал, надо во что бы то ни стало его пригласить».
Мы отобрали пару лучших мест и отправились к легендарному театральному светиле. Нас встретил симпатичный, начинающий полнеть мужчина и пригласил в гостиную. В комнате стоял роскошный рояль, заваленный нотами. Все стены увешаны большими портретами знаменитых артистов. Вдоволь налюбовавшись произведенным на нас эффектом, хозяин спросил: «Извините меня за любопытство, если не ошибаюсь, имею честь говорить с популярным юмористом-сатириком Федором Бояровым?» «Спасибо за комплимент», — вежливо поблагодарил Бояров.
— Я с удовольствием пойду на ваш концерт, но вам придется за это заплатить мне десять процентов с валового сбора.
— Как!? — только успел сказать Бояров.
— Я вас знаю как прекрасного артиста, поэтому беру мало, к нам обычно приезжают халтурщики, с них беру больше. Вы, очевидно, не ограничитесь одним концертом?
— Мы сняли театр на два дня.
— Вот и хорошо, вы убедитесь, что я даром деньги не беру. Гарантирую, что завтра все билеты будут проданы.
Вечером во время концерта я нашел место на сцене, где хорошо был виден весь зрительный зал. Как прекрасно отрабатывал свой гонорар Николай Иванович! Он больше всех аплодировал, расточал похвалы направо и налево, смеялся громче всех.
Когда Бояров объявил, что завтра состоится концерт по обновленной программе, Николай Иванович встал и громко сказал: «Уважаемый товарищ Бояров, я сегодня получил огромное удовольствие, никогда так не смеялся, спасибо вам. Будьте любезны, оставьте мне на завтра два билета».
Этого было достаточно. На следующий день все билеты были проданы.
Через много лет в отделе кадров Большого театра мне подтвердили, что Богун действительно работал в Большом театре пять лет — гардеробщиком.
С Бояровым мне было неплохо, но мысли все время были в цирке. И вот повезло: я подписал контракт на целый год с Узбекским управлением цирков. Сразу начал работать в Ташкенте. Программа была очень хорошая. Выступали Елена Синьковская и Виктор Лисин, клоуны Демаш и Мозель, перекрестный полет Альби. Но больше всех мне понравился универсальный клоун у ковра Алексей Сергеев — Мусля. Он в совершенстве владел многими цирковыми жанрами — был акробатом, жонглером, эквилибристом. К тому же Мусля виртуозно играл на скрипке, исполнял подчас такие произведения, которые не каждому музыканту были по плечу. Игрой на скрипке увлекался и Лисин, с которым Сергеев дружил, часто они вместе музицировали.
Со скрипкой связана интересная история, которая произошла при мне в Ташкенте. Однажды в гардеробную Сергеева пришел молодой человек и предложил купить у него скрипку. Просил за нее сто рублей. Мусле скрипка показалась старой и невзрачной, а смычок понравился. Дело кончилось тем, что инструмент купил Лисин, а смычок взял себе Сергеев. Вскоре после этого в уголовный розыск Ташкента поступило заявление профессора консерватории Акрама Урзумбаева о том, что у него похитили скрипку Страдивариуса. Дело поручили опытному оперативнику Керимову. Надо же было случиться, что именно в эти дни профессор Урзумбаев решил побывать в цирке. Директор цирка Дусмухамедов любезно встретил дорогого гостя, усадил в первом ряду. А сам поспешил в гардеробную Сергеева.
В этот вечер клоун исполнял свою музыкальную репризу с каким-то особым подъемом. Играя, он старался приблизиться к тому месту, где сидел знаменитый маэстро Урзумбаев.
В антракте Урзумбаев пришел за кулисы поблагодарить Муслю за хорошее выступление. Они разговорились. Музыкант очень удивился, узнав, что клоун никогда не учился музыке и даже нот не знает. Затем профессор проиграл несколько тактов на скрипке Мусли и вдруг, изменившись в лице, торопливо простился.
Через полчаса он буквально влетел в кабинет следователя: «У меня в руках только что был мой смычок».
Вскоре драгоценная скрипка Страдивариуса вернулась к своему хозяину.
Вспоминаю еще один забавный случай, происшедший в Ташкенте. Здесь в городском парке устраивали представление «Вечер огня», пригласили и меня. Я должен был выступать с номером «Огненный фонтан», но для него требовалось много керосина. А случилось это после войны, когда он был весьма дефицитным товаром. Обежал несколько магазинов, но, увы... Тогда я решил попытать счастья на базаре.
«Где ты раньше был? — всплеснула руками пожилая женщина. — Я только что продала последние десять литров. Может, дрова возьмешь?» «Нет, — ответил я погрустнев. — Мне нужен только керосин, — и неожиданно соврал: — Лечу язву».
Женщина вцепилась в меня: «Милый, я уже сколько лет маюсь этой язвой! Все перепробовала. Расскажи, сделай милость, как это ты ее лечишь керосином?»
Надо было как-то выкручиваться и пришлось сочинить рецепт: «Выпиваю натощак полстакана керосина и запиваю его стаканом сухого вина».
Растроганная торговка все записала, повела меня в какую-то каморку, налила в знак признательности банку керосина.
Вечером я благополучно отработал в парке со своим номером и вскоре покинул Ташкент. Но месяцев через пять снова приехал туда на гастроли, опять понадобился керосин, и я отправился на базар. Старая знакомая бросилась ко мне, обхватила и закричала на весь базар: «Вот он, вот он, мой спаситель! От его рецепта у меня язву как рукой сняло!»
Стало мне малость не по себе. Но, смотрю, окружившая нас толпа настроена благодушно и кто-то даже предлагает мне деньги за «рецепт». Улучив удобный момент, я высвободился из пылких объятий «пациентки», пробрался сквозь толпу и весьма поспешно ретировался с рынка.
Контракт с УзГОМЭЦом закончился неожиданно. Я забыл, что год тоже имеет конец, и не позаботился заранее о дальнейшей работе.
Дошли слухи, что при Винницкой эстраде функционирует передвижной цирк-шапито. Я решил на свой страх и риск поехать в Винницу.
В Москве была пересадка, и я заглянул в цирк на Цветном бульваре. В программе работали знакомые клоуны Н. Антонов и В. Бартенев. Как водится в таких случаях, стали расспрашивать друг друга о делах, и я рассказал товарищам, что еду в Винницу, толком не зная, найду ли там работу.
«Послушай! — сказал мне Антонов. — В Москве организовано Управление колхозными цирками. Нужны артисты. Почему бы тебе не обратиться туда?»
В тот же день я поехал на Васильевскую улицу, где находилось Управление колхозными цирками. К моей великой радости, первым, кого я там встретил, был Иван Владимирович Лебедев. Он познакомил меня с В. А. Жанто, который возглавлял Управление, тепло отозвался о моем номере. Авторитет у Дяди Вани был огромен, и меня взяли на работу без просмотра.
Когда начальник отдела кадров подписывал документы, он сказал: «Вам повезло, направляем в лучший коллектив, которым руководит прекрасный человек и великолепный дрессировщик Франц Цивин».
Тут надо сделать небольшое отступление. Когда я работал в балагане на могилевском базаре, как-то, пробираясь сквозь толчею, увидел шарманщика. Шарманщики в ту пору были не в диковинку, но этот невольно привлекал к себе внимание. Худой, маленького роста человек с длинными волосами, он удивительно весело и непринужденно разговаривал с публикой. Шутки и прибаутки сыпались одна за другой. Под звуки старинного вальса дрессированная морская свинка доставала из ящичка конвертики с предсказаниями. Иногда случались выигрыши вроде английской булавки или в лучшем случае дешевого кулона на медной цепочке. Предсказания по обыкновению сулили всяческие блага: «Вас ждет большая удача», «Скоро вы получите хорошее известие», «То, что вы задумали, сбудется» и т. д. Некоторые, прочитав записку, улыбались и тут же выбрасывали ее, но многие с надеждой прятали бумажку в заветное место. Дела у шарманщика, судя по всему, шли хорошо, и скоро к морской свинке прибавился большой белый попугай. Шарманку всегда окружала шумная толпа. Когда кто-то вытаскивал из ящика записку, попугай громко говорил ему: «Здравствуй, товарищ». Если же случался выигрыш, он благодарил неизвестно кого: «Большое спасибо». Иногда вместо слов благодарности попугай вдруг выкрикивал: «Кушай на здоровье». Это было неожиданно, и публика весело смеялась. Многие покупали пакетики только ради того, чтобы услышать, что скажет попугай.
Вскоре у шарманщика появился еще один помощник — красивый заяц, выбивающий дробь на барабане, а вслед за ним белка, которая без устали крутилась в колесе. К этому времени мы познакомились и даже подружились, но фамилии его я не знал. Иногда он просил меня покрутить ручку шарманки, что я делал с большим удовольствием.
Мой новый знакомый рассказал, что шарманка — это дело временное, что его мечта — подготовить большой номер с дрессированными животными. Как бы в подтверждение этих слов, он пришел однажды на базар с обезьянкой. Мартышка сидела у него на плече и с сосредоточенным видом вытаскивала билетики. Она понимала каждое его слово, ходила на руках, крутила сальто-мортале, бегала по канату. Это уже было похоже на цирковое представление, и зрителей становилось все больше. Да и хозяйство у шарманщика с каждым днем прибавлялось. Теперь он уже приходил на базар с тележкой, а позднее взял помощника.
Подошло время нашего отъезда из Могилева, и я с грустью попрощался с шарманщиком. Он уверял меня, что мы обязательно встретимся.
И, представьте, встретились! Приехав в коллектив колхозного цирка, я с радостью узнал в его руководителе моего давнего знакомого. Мы обнялись как добрые друзья. У Франца Цивина к этому времени был большой номер с дрессированными животными. Он очень высоко ценил искусство В. Л. Дурова и, по его собственному признанию, старался во всем подражать известному артисту. У него были «дуровские» номера — свинья, раскатывающая на манеже ковровую дорожку, «дружная семейка», в которой мирно сосуществовали лиса, петух, кошка и белые мыши. Были медведи, лошади, пони. Цивин мечтал со временем создать дуровскую железную дорогу и заранее готовил к ней «пассажиров» — гусей, кроликов, енота, дикобраза, обезьяну. Жаль, что эта мечта одаренного дрессировщика осталась неосуществленной...
Эти годы я вспоминаю с удовольствием. Управление колхозными цирками имело в ту пору семь передвижных шапито и четыре зимних стационара. Но главная наша задача, естественно, состояла в том, чтобы обслуживать колхозы и совхозы. Это сейчас колхозы имеют прекрасные дома культуры, в которых могут работать любые коллективы, а тогда в селах были маленькие клубы или избы-читальни. Об электричестве можно было только мечтать, в ходу были керосиновые лампы, которые назывались «молния».
Обычно администратор устраивал представление прямо на полевом стане или на площади возле клуба сразу для нескольких колхозов. В афишах просили зрителей захватывать с собой стулья, табуреты или скамейки. Спектакли старались показать днем, когда наш импровизированный манеж ярко освещало солнце. Это далеко не всегда удавалось. В разгар посевной или уборочной страды полевые работы затягивались допоздна, и представление приходилось начинать в десять — одиннадцать часов вечера. В таких случаях ставили три автомашины, и свет их фар освещал манеж. Было при этом одно неудобство — гул работающих моторов заглушал слова разговорников и клоунов.
Однажды кто-то предложил рассадить вокруг манежа несколько мальчишек с факелами. Мы попробовали это сделать и остались довольны — было светло и тихо. Но и тут не обошлось без происшествий. На одном из представлений мальчик, державший факел, так увлекся спектаклем, что нечаянно прислонил факел к сидящему рядом зрителю. У того тотчас загорелся пропитанный маслом и бензином комбинезон. К счастью, в это время я исполнял свой номер «Человек-фонтан». В один миг я оказался возле пылающего колхозника и направил на него струю воды. Огонь был погашен, и зрители наградили меня бурными аплодисментами. Внезапно аплодисменты прекратились, и колхозники начали смеяться. Сначала робко, а затем все дружнее и дружнее. Наконец смех превратился в сплошной хохот. Сперва я подумал, что это запоздалая реакция зрителей на мой несколько необычный способ тушения пожара. Оказалось, колхозник, у которого загорелся комбинезон, носил великолепные усы и очень ими гордился. Огонь опалил ему один ус, да так аккуратно, как можно сделать, пожалуй, только бритвой.
Началась Великая Отечественная война. Весь коллектив цирка разбили на бригады для обслуживания воинских частей, призывных пунктов и госпиталей.
В начале 1943 года меня призвали в армию. Ратных подвигов мне не довелось совершить. Я был признан негодным к строевой службе и, несмотря на это, направлен в запасной кавалерийский полк. Как артисту мне было поручено заняться художественной самодеятельностью, готовить концерты для проводов на фронт маршевых рот. Трудности начались с первых дней. Только найдешь способного солдата, через несколько дней его отправляют на фронт. Пришлось рассчитывать на себя, правда, в моем распоряжении был духовой оркестр.
Я работал два номера: звукоподражатель и основной свой номер «Человек-фонтан». Сделал и акробатический номер.
К первой отправке на фронт маршевой роты духовой оркестр и я дали первый концерт. Он прошел благополучно, и я успокоился. Однако не учел, что командный состав нашего полка был постоянным. Однажды меня вызвал командир полка и сказал: «Слушай, артист, не пора ли менять репертуар?! Керосин и огонь твой вот как надоел!» — И он сделал выразительный жест рукой возле горла.
Надо было что-то придумать. Как-то в финчасти я остановил взгляд на пальцах бухгалтера, ловко перебрасывающих костяшки счетов. Вспомнил, что в цирке встречался с артистами, исполняющими номер «Живая счетная машина». Секрета этого номера я не знал. Но у меня созрел смелый план. С трудом удалось уговорить бухгалтера стать помощником.
Его роль заключалась в следующем: во время исполнения номера он должен сидеть в укромном месте и складывать на счетах числа, которые напишут зрители мелом на доске, потом крупно написать результат и в нужный момент показать мне.
На очередном концерте, дождавшись своей очереди, я бойко вышел на сцену и установил доску так, что ее хорошо было видно бухгалтеру. Вызвал из зала желающих написать на доске трехзначное число. Смельчак нашелся не сразу. Но потом семь-восемь человек написали на доске трехзначные числа. Я обратился к зрителям: «Сложить?» «Давай!» — хором ответил зрительный зал.
Номер прошел прекрасно, я «сосчитал» при помощи бухгалтера четырехзначные, пятизначные и даже шестизначные числа. Солдаты громко аплодировали. Полковник похвалил за новый номер.
Прошло некоторое время, и меня снова срочно вызвали в штаб. «Послушай, математик, — обратился ко мне командир, — ты большой мастер считать, а к нам как раз ревизия приехала. Отправляйся в финчасть и помоги бухгалтеру!» Я только открыл рот, чтобы возразить, но полковник перебил меня: «В армии приказы не обсуждаются, а выполняются! Марш в финчасть!»
После ревизии, которая прошла благополучно, я предстал перед командиром полка и попросил разрешения обратиться. «Валяй!» — сказал он. «Товарищ полковник, я в математике, а тем более в бухгалтерии ничего не понимаю, то, что я показывал на концерте, — цирковой трюк, фокус».
«Я знаю, что ты артист, — ответил полковник. — Но видишь ли, на концерте присутствовала вся ревизионная комиссия, они пришли в восторг от твоих математических способностей. Вот я и решил послать тебя в финчасть. Они ведь не знали, что ты «фокусник». Полковник постучал себя по лбу указательным пальцем и добавил: «Понимать надо — стратегия, братец!»
Перекур — самые благодатные минуты для солдата. Вытащит, бывало, солдат кисет, и задымят солдатские самокрутки. А под дымок разговор лучше клеится и служба кажется легче.
Не помню почему, то ли было тяжело с подвозом, то ли интенданты оплошали, но перестали солдатам выдавать махорку. За оградой казарм бабы бойко торговали махоркой и самосадом, но денег у нас тоже не было.
Неподалеку от нас оказалось расположение нефтебазы. У меня зародилась идея. Раздобыв банку для керосина, я спрятал ее в кустах. Зашел на нефтебазу и попросил у тамошнего старшины разрешения напиться. Он вытаращил глаза, посмотрел на меня, как на человека, у которого не все дома, и иронично спросил: «Тебе чего, керосин или бензин?» «Мне все равно», — бодро ответил я. «Вон там бензин, — показал он, — там керосин, пей на здоровье».
Я взял литровый черпак, набрал в него керосин и, осушив до дна, попросил еще. От неожиданности старшина как будто онемел и ошалело кивнул головой.
Я выпил второй черпак, затем третий, поблагодарил и ушел.
В кустах перекачал керосин в банку и обменял его у торговок на махорку. И задымили солдатские самокрутки в нашем эскадроне, а солдаты были мне очень благодарны.
Через некоторое время махорка кончилась, и я решил повторить свой трюк. Пошел на нефтебазу и снова попросил напиться. Старшина попросил меня подождать, сам выскочил на крыльцо и закричал: «Вася, Миша, дуй сюда. Сейчас этот дурак опять керосин пить будет!»
На «дурака» я обиделся и назло выпил тройную порцию.
Больше такие трюки мне не понадобились: махорку в эскадроне стали выдавать исправно. Да и самодеятельность налаживалась: появились певец и певица, танцор и жонглер. Концерты проходили с успехом. Однажды меня вызвали в политотдел. Начальник довольно скупо похвалил самодеятельность, а потом сказал: «Вот что, вы, очевидно, забыли, что идет война с ненавистным фашистским гадом. Вам доверили трибуну — сцена эта и есть трибуна. Словом, юмором и сатирой вы должны клеймить врага, вероломно напавшего на нашу Родину, и как можно ярче освещать наши победы на фронтах. Не забывайте, что после нашего выступления солдаты отправляются на фронт».
На очередном концерте я вышел на сцену и объявил: «Константин Симонов, «Жди меня» — и прочитал эти дивные стихи, несмотря на свою ужасную дикцию. Успех был больше, чем я ожидал. В первом ряду сидело все начальство. Начальник политотдела мне подмигнул и показал большой палец. А при встрече со мной сказал: «Так держать!»
Еще задолго до окончания войны я все чаще задумывался над своим номером «Человек-фонтан», мне хотелось, чтобы номер имел смысл. Необходимо придумать другую форму подачи, облечь его в сценические рамки.
Демобилизовавшись, я вернулся в цирк. Меня внимательно выслушали и велели все мои задумки оставить до лучших времен, а пока работать старый номер, так как номеров не хватало.
В 1949 году я выступал в Одесском цирке. Зима была теплая, безветренная. И вечерами после работы я любил гулять по набережной, по всегда оживленной Дерибасовской улице.
Вот и на сей раз я вышел из гостиницы и, как говорится, нос к носу столкнулся с цирковым режиссером Арнольдом Григорьевичем Арнольдом и Эмилем Теодоровичем Кио. Мы были знакомы давно и обменялись рукопожатиями, не спеша пошли по направлению к одесской опере.
И бывает такое! В одной из витрин магазина мое внимание привлек большой красочный плакат. На нем была изображена трибуна, на которой стоит дядя Сэм и изрыгает в одну сторону поток воды, а в другую — фонтан огня. У его ног — разных мастей вояки и бизнесмены. И подпись: «Кухня поджигателей войны».
Так это же мой номер, подумал я. И тут же на улице поделился своими соображениями с Арнольдом и Кио. Им идея понравилась. И было решено готовить номер для новой иллюзионной программы, над созданием которой они как раз и работали в Одесском цирке.
Мое выступление выглядело так. Манеж залит ярким светом. Выходит Кио и громко объявляет: «Сейчас я продемонстрирую вам речь одного из крупнейших западных «специалистов» по вопросам мира».
На арену выносят трибуну. Следом выхожу я — в черном фраке, цилиндре и белых перчатках. Не спеша, с важным видом поднимаюсь на трибуну, снимаю цилиндр и небрежно бросаю в него перчатки. Улыбаясь, раскланиваюсь во все стороны и начинаю льстивую мимическую речь, плавно жестикулируя руками. Коверный Георгий Энгель, который работал тогда в программе, обращается к иллюзионисту: «Товарищ Кио, я что-то не пойму, о чем он говорит. Уж не оглох ли я?» «Сейчас поймете», — отвечает Кио.
Быстрыми шагами он подходит к трибуне и тоненькой палочкой слегка ударяет меня по губам. В ту же секунду у меня изо рта вырывается поток воды.
«Это же сплошная вода!» — восклицает коверный. «Да, вода, — соглашается Кио, — но это не так безобидно, как кажется на первый взгляд. Сейчас вы увидите изнанку этой речи».
Я мгновенно нагибаюсь и незаметно пью из бутылки керосин. Потом беру спрятанный в трибуне зажженный факел, подношу его ко рту, и на манеж вырывается тугая струя огня.
Кио объясняет: «Такие международные деятели и есть чистейшая вода поджигателей войны!»
 |
 |
| Яков Шехтман в аттракционе Кио «Поджигатель войны» | |
Успех номера, выпущенного в разгар «холодной войны», превзошел наши ожидания. Мне хочется добрым словом вспомнить Георгия Михайловича Энгеля, который разыгрывал с нами эту сценку. Красивый молодой человек, он был очень убедителен на манеже, хорошо танцевал и пел. Как-то в один из выходных дней дирекция Киевского цирка решила дать шефское представление в колхозе. Нам так расписывали красоту этих мест, где мы сумеем хорошо отдохнуть, что мы решили выехать туда с утра пораньше. Ласково грело солнце. День был великолепный. Все разбрелись кто куда: одни пошли на прогулку в лес, другие отправились порыбачить, кто-то отправился в клуб подготовить реквизит и порепетировать. Мы с Жоржем Энгелем решили покупаться. Довольно быстро нашли удобное местечко. Рядом мальчик лет десяти пас гусей. Услышав наш увлеченный разговор о цирке и убедившись, что мы артисты, он неожиданно предложил: «А хотите посмотреть мой цирк?» Мы удивленно посмотрели на него, но, как вежливые люди, согласились.
Мальчик поднялся на бугорок и крикнул: «Гуси! Ко мне!» И гуси послушно побежали к нему. Мы переглянулись. Мальчик скомандовал: «Гуси, в одну шеренгу стройся!» Птицы без суеты построились в одну шеренгу. Мальчик посмотрел на нас и улыбнулся. Мы уже не скрывали восторга. Затем последовала команда: «На-пра-во!» Гуси беспрекословно выполнили приказ. Команда следовала за командой: «На-ле-во! Кругом! В две шеренги становись! Ша-гом марш!» Мальчик, как полководец, стоял на пригорке. Напоследок он приказал: «Гуси! Бегом в воду!»
Первым пришел в себя Энгель. Он кинулся на мальчика с вопросами. Выяснилось, что гуси принадлежат «дяде Тарасу», а мальчик их только пасет. Он дал Жоржу адрес владельца птиц.
Энгель, не долго раздумывая, решил купить ученых гусей и сделать с ними номер «Парад гусей».
У него сразу же возник оригинальный замысел будущего сценария, и он увлеченно начал мне его рассказывать: «Я сделаю им гусарские нагрудники, на лапах шпоры, на головах легкие кивера. А сам, тоже в гусарском мундире, буду командовать гусиными гусарами».
Затем он сорвался с места и побежал в село...
Утром, когда мы садились в автобус, чтобы вернуться в Киев, у Энгеля были две клетки, и в каждой сидело по пять гусей.
Я смотрел несколько репетиций Энгеля. Гуси не слушались, разбегались в разные стороны по всему цирку. Униформа их ловила. Но дрессировщик не отчаивался.
Вскоре я уехал в другой город. Через некоторое время мы снова встретились, и естественно, первый вопрос, который я ему задал:
— А как твои гуси?
На его лице появилась кислая улыбка: «Очевидно, дядя Тарас продал мне не тех гусей».
После выхода номера «Поджигатели войны» меня зачислили в аттракцион прославленного иллюзиониста. Работать у Кио мечтали многие артисты, и многие прошли его замечательную школу. Элегантный, талантливый, умный, Эмиль Теодорович был к тому же бесконечно добрым человеком. У него в гардеробной вечно толпились артисты, и каждому он готов был сделать что-то хорошее, помочь.
А каким потрясающим успехом пользовался он у зрителей! Помню, к нему приезжали за много тысяч километров люди, страдающие тяжелыми болезнями, с надеждой, что он их исцелит. Напрасно Кио уверял их, что он только фокусник, а не чудотворец — они не верили. Да и как можно было поверить, что Кио чего-то не может, если он на глазах зрителей распиливал ассистентку и превращал женщину в грозного льва.
В цирке до сих пор вспоминают, каким он был требовательным к себе и к людям. В аттракционе всегда царила строжайшая дисциплина. За пять лет работы у Кио не помню случая, чтобы из-за неисправности аппаратуры или по болезни ассистента не исполнялся тот или иной трюк. Реквизит всегда был в образцовом порядке, а если требовалось, то один ассистент заменял другого.
Приехав на гастроли, Эмиль Теодорович первым делом объезжал город, дабы убедиться, что на улицах достаточно рекламы. Если же рекламы было мало, можно было не позавидовать администратору цирка. Кио не любил на представлениях пустые кресла.
У Эмиля Теодоровича было немало друзей, но ни с кем он, пожалуй, не был так близок, как с режиссером Арнольдом Григорьевичем Арнольдом. Их имена часто упоминают вместе: на протяжении многих лет Арнольд был постановщиком всех программ знаменитого иллюзиониста.
Арнольд был на редкость разносторонним художником. Он с одинаковым успехом работал в кино, на эстраде, в театрах миниатюр, в цирке. Людям моего поколения хорошо памятен замечательный утесовский спектакль «Музыкальный магазин». Его ставил Арнольд. Вдохновению Арнольда обязан своим рождением «Цирк на льду». Можно бесконечно перечислять номера, пантомимы, аттракционы, к созданию которых этот выдающийся режиссер имел самое прямое и непосредственное отношение.
Как и все талантливые люди, Арнольд был сложным, а подчас и противоречивым человеком. Веселый и добрый, он мог быть ироничным и даже злым; его убийственно острые реплики и парадоксальные суждения передавались из уст в уста.
Мне никогда не забыть словесных баталий, которые разгорались между Арнольдом и Кио. Человек взрывного темперамента, Арнольд не терпел, чтобы во время репетиции кто-то ему возражал, не соглашался с его замечаниями. Кио, естественно, знал такую особенность друга, но это не мешало ему высказывать свое, подчас противоположное мнение. Когда такое случалось, Арнольд хватал за руку первого попавшегося артиста и обращался якобы к нему: «Нет, вы только посмотрите на этот талант! Он думает, что он вундеркинд, что понимает больше меня. Черт меня дернул связаться с Кия (так он всегда называл Кио). Мне только не хватало иллюзионистов. Я, который дружил с Маяковским, пользовался расположением Станиславского и Немировича-Данченко, должен выслушивать бредни фокусника!» Потом делал маленькую паузу и добавлял: «Пусть даже такого великолепного фокусника, как Кия!»
Он быстро выходил из себя, но так же быстро успокаивался и продолжал репетицию, как будто ничего не произошло.
Однажды я спросил Кио, почему он позволяет Арнольду при всех говорить такие вещи. Эмиль Теодорович засмеялся: «Во-первых, потому, что такой уж у него темперамент. А, во-вторых, я знаю — ему нравится вспоминать о своем знакомстве с выдающимися людьми. Зачем же лишать его этой радости?..»
В разгар работы над номером «Поджигатели войны» случилось несчастье — я упал и сломал ногу. В больнице наложили гипс. Лежу в палате и терзаюсь — не столько от боли, сколько от мысли, что подвел Кио. И вдруг ко мне пожаловали гости — Эмиль Теодорович и Арнольд Григорьевич. В палате тут же воцарилось веселье. Запаса юмора у Арнольда хватало с избытком, да и Кио никогда не был сумрачным человеком: смех не умолкал ни на секунду. Когда врачи и сестры узнали, что ко мне пришел «сам Кио», они в полном составе явились в палату. За ними стали подходить и ходячие больные.
Я как-то сразу заподозрил, что Арнольд и Кио пришли в больницу не только затем, чтобы проведать меня. Так и оказалось. Разговор начал Кио: «Ты знаешь, Яша, что в моем аттракционе не было случая, чтобы не исполнялся какой-либо трюк. Но сейчас случай особый: заменить тебя некем. А номер «Поджигатели войны» в программе должен быть». — «Да, но чем же я могу помочь?»
Тут вмешался Арнольд Григорьевич: «Мне говорили, что ты умеешь стоять на одной руке. Так вот... Раз ты можешь стоять на одной руке, то постоять несколько минут на одной ноге тебе ничего не стоит». Я понял, к чему он клонит, и спросил, а как он, собственно, представляет мое выступление. «А ничего нет проще, — заявил Арнольд. — Из больницы тебя на машине привозят в цирк, а после выступления отвозят обратно. Эмиль сейчас пойдет и договорится об этом с главврачом. Тебя вынесут и поставят на трибуну два ассистента во фраках и цилиндрах. Исполняешь номер, и они же тебя уносят за кулисы. А перед началом номера Кио скажет, что накануне оратор сломал ногу, но от выступления не отказался...».
Главврача Кио легко уговорил, и номер «Поджигатели войны» не был снят с программы. Моя «гипсовая нога» нисколько не смущала зрителей.
Прошло какое-то время, и я выписался из больницы. Я мог не только ходить, но и бегать. Но Арнольду так нравилась его находка, что перед каждым представлением я по-прежнему бинтовал ногу и ассистенты выносили меня на манеж.
В конце концов мне это надоело, и я пошел к Кио: «Эмиль Теодорович, ну сколько можно возиться с бинтами и мучить ассистентов? Разрешите выздороветь».
Кио долго смеялся, потом сказал: «Тебе, Яша, придется подождать, пока уедет Арнольд Григорьевич. Ему очень нравится его выдумка, и я не хочу огорчать его. Так что потерпи, дорогой...»
В одном из городов, где мы выступали, Кио готовил новый аттракцион. Случалось, что местные заводы по тем или иным причинам задерживали изготовление реквизита. В таких случаях Кио сам выезжал на предприятия. Когда такой знаменитый заказчик появлялся на заводе, его тотчас же окружало множество людей. Вопросам не было конца. А иногда обстоятельства складывались таким образом, что приходилось тут же показывать фокусы. Для таких непредвиденных концертов он обычно брал меня с собой, а в машине у него всегда лежала аппаратура нескольких иллюзионных трюков.
Как-то мы приехали на завод и, повернув в узенький переулок, увидели мальчика лет семи-восьми, который горько плакал. Кио не мог пройти равнодушно мимо чужого горя. Остановив машину, он подошел к малышу: «В чем дело, герой? Кто тебя обидел?»
Мальчик, увидев незнакомых людей, заплакал еще громче. Кио наклонился и стал его успокаивать. Мальчик немного притих и сквозь слезы рассказал, что мама дала ему пять рублей на продукты, но незнакомые мальчишки выхватили у него деньги и убежали.
Для такой щедрой натуры, как Кио, пять рублей — пустяк, и он уже было полез в карман, но вдруг на его лице появилась озорная улыбка: «Не плачь, дорогой, сейчас я сделаю фокус-покус, и твои деньги снова возвратятся к тебе. Яша, — обратился он ко мне, — принеси мне, пожалуйста, «Монетный дождь».
Я мигом принес ему серебряное ведерко, в котором обычно замораживают шампанское. «А ну-ка покажи, что у тебя в карманах?» — обратился Кио к ребенку.
Мальчик начал вынимать из карманов свое богатство: хоккейную шайбу, шарик для игры в пинг-понг, коробочку с крючками для рыбной ловли и моток лески.
«Давай потряси свой пустой карман», — потребовал Кио и подставил ведерко. Мальчик неуверенно начал трясти, и вдруг раздался звон падающей в ведерко монеты.
«Ну вот, а ты говорил, что у тебя ничего нет! — И Кио показал растерянному малышу полтинник. — Давай тряси второй карман...». Снова раздался звон. Затем фокусник начал доставать монеты из его уха, волос, рукава и даже из носа. Мальчик, который недавно горько плакал, сейчас не просто смеялся, а визжал от удовольствия.
«Прекрасно, если ты не возражаешь, мы эти полтинники возьмем себе в память о нашем знакомстве, а ты получи свои пять рублей. Пойди купи все, что тебе велела мама...».
Мальчик робко взял протянутую ему бумажку и с восторгом смотрел на Кио, не зная, что сказать.
Машина тронулась. Я украдкой смотрел на Кио. Всю дорогу он улыбался...
В иллюзионном аттракционе я проработал пять лет. Потом номер «Поджигатели войны» был снят с программы, и я расстался с Эмилем Теодоровичем.
 |
| Я. Шехтман в репризе «Лекция» |
 |
| Я. Шехтман и О. Попов в репризе «Симулянт» |
Много лет я работал с нашим замечательным клоуном Олегом Поповым. Об этом мне хотелось бы рассказать поподробнее.
Наша первая встреча на манеже состоялась в водяной пантомиме «Счастливого плавания», которую поставил старый Московский цирк. Режиссер Марк Соломонович Местечкин долго искал «повод» для заполнения манежа водой, и Арнольд посоветовал использовать мой номер.
Мы выходили с Олегом Поповым, держа в руках огромный ключ, которым надо было «открыть» цирковое море. Вдруг я начинал кричать: «Хочу пить!» Попов обращался к клоунам: «Несите воду, мы должны утолить его жажду!»
Клоуны со всех ног бросались выполнять приказание. Мне несли воду стаканами, кружками, даже кастрюлями. Я все это выпивал, но было мало: «Несите еще!» Наконец Попов в отчаянии разводил руками: «Воды больше нет». Я слушать ничего не желал: хочу пить — и точка!
Как бы уступая мне, на манеж устремлялся огромный водопад...
Пантомима «Счастливого плавания» шла в Московском цирке больше года. Все это время я ежедневно выступал вместе с Олегом Константиновичем.
Как-то Попов предложил мне участвовать в клоунаде «Лекция». В этой веселой сценке мы с партнером выбегали на манеж и спрашивали у ведущего программы: «Скажите, пожалуйста, здесь будет лекция?» — «Здесь. Скорее несите стол и стулья».
Мы притаскивали стол и два стула. Я садился впереди, партнер сзади. Появлялся Олег Попов с огромным портфелем в руках. Он извлекал оттуда растрепанную книгу с надписью «Конспект», пресс-папье и большой медный колокольчик. Долго звонил, потом внимательно рассматривал нас и спрашивал: «Скажите, вы все собрались?» «Да, все», — отвечали мы. — «Сегодня вас что-то многовато...».
Из бокового кармана он извлекал графин с водой и стакан. Наливал половину стакана, чтобы пополоскать его, но не находил, куда вылить воду, и выпивал ее. Затем вытирал рот промокашкой и, достав из конспекта два рентгеновских снимка, начинал лекцию: «Как видите, — говорил он, — у курящего человека в легких темно (показывал темный снимок), а у некурящего светло (показывал светлый снимок). Это значит, что у курящего человека в легких ночь, а у некурящего день».
В это время партнер громко икал. Олег Попов смотрел на меня, наливал стакан воды и протягивал мне. Я с наслаждением выпивал его.
«Как известно, — продолжал лектор, — одна сигарета убивает воробья, две сигареты — козла, а сто сигарет — совершеннолетнего быка».
Партнер икал. Думая, что это опять я, Попов наливал второй стакан. Я отказывался, но он настаивал: «Пейте, это помогает».
Все это повторялось многократно: партнер икал, а воду вынужден был выпивать я. Когда графин был опустошен, а партнер продолжал икать, Попов хватал брандспойт и с криком «Пускай воду!» бросался к нам. Мы разбегались в разные стороны.
Несмотря на то, что клоунада «Лекция» имела большой успех, Олег Константинович не был удовлетворен. Он считал, что в таком виде сценка похожа на эстрадный номер. И решил попробовать сыграть ее без слов. Получилось очень хорошо — родилась подлинно цирковая клоунада. В дальнейшем она обросла многими забавными трюками и стала одной из самых любимых клоунских сценок талантливого артиста.
Примерно через месяц была создана реприза «Симулянт». Попов играл в ней врача, а я пьяницу-симулянта, который пришел в поликлинику требовать бюллетень. Клоун придумал много смешных деталей и трюков. Здесь был и огромный термометр, и гигантская ложка, которую врач пытался всунуть в рот пациенту. Наконец, видя, что «больной» пьян, Попов предлагал ему «дыхнуть» на горящий факел. И тут, как говорится, все вставало на свои места: изо рта симулянта вырывалось огромное пламя огня. Попов хватал меня за шиворот и уводил за кулисы. Сценка была очень смешной и неизменно пользовалась у зрителей успехом.
В нашей клоунаде «Утопленник» выбегал партнер и кричал: «Помогите! Спасите!» Инспектор манежа его спрашивал: «В чем дело?» Тот отвечал: «Человек тонет!»
Появлялся Олег Попов в белом халате, с докторским саквояжем в руках. Меня выносили на носилках. Партнер умолял доктора спасти человека, которого только что вытащили из воды. Врач соглашался и приступал сначала к заполнению длинной анкеты, а уж потом к «процедурам». Он качал меня за ноги и за руки, нажимал на живот, у меня изо рта вырывался фонтан воды. Затем небрежно меня переворачивал, вынимая из саквояжа громадный шприц. Шла смешная игра доктора с партнером: тот страшно боится шприца. Укол приводил утопленника в чувство. Доктор брал мой паспорт для составления протокола, смотрел в него и кричал: «Взять его и утопить!» Инспектор и второй партнер недоумевали: «За что?» — «Я этот район не обслуживаю»...
 |
 |
| Я. Шехтман и О. Попов в антре «Утопленник» | |
В репризах «Лекция», «Утопленник» и «Симулянт» Олег Попов играл роль врача. В этой связи мне вспоминается случай, когда веселое искусство клоуна и впрямь оказалось хорошим лечебным средством.
...Сережей звали девятилетнего малыша, который лежал в клинике с тяжелым недугом. Главный врач клиники, профессор Сергей Яковлевич Воронов, обожал маленького пациента и прилагал весь свой опыт и знания, чтобы малыш выздоровел. Перелистывая как-то историю болезни Сережи, профессор вспомнил вдруг об Олеге Попове. Смех — хорошее лекарство, подумал Сергей Яковлевич, надо съездить в цирк к Попову.
Олег Константинович внимательно выслушал врача и пообещал в ближайшие дни навестить Сережу.
И вот однажды в палате, где лежал мальчик, открылась дверь — и на пороге появился Олег Попов в своем клоунском наряде.
«Здравствуйте, дядя клоун!» — воскликнул Сережа, протягивая ему руку. Олег Попов показал ему свои руки в белых перчатках и сказал: «Интеллигентные люди в перчатках не здороваются. Перчатки надо сначала снять». И начал снимать. Первую снял сразу, вторая оказалась непомерно длинной. Сначала Сережа удивился: зачем такая длинная перчатка? Наконец он понял, что это клоунская шутка, и весело засмеялся. А Попов между тем продолжал стягивать перчатку, которой, казалось, не будет конца, и приговаривал: «Сначала перчатки надо снять, а уж потом здороваться...»
Сережа уже не смеялся, а хохотал. Его звонкий смех был слышен по всей клинике.
Когда Попов собрался уходить, мальчик робко спросил: «Дядя Олег, оставьте мне на несколько дней ваши перчатки. Я хочу показать вашу шутку Сергею Яковлевичу. Вот он будет смеяться...»
«Я рад, что тебе понравилась моя шутка. Но эти перчатки тебе велики, я принес маленькие, как раз по твоим рукам. Только ты хорошенько порепетируй. Ладно?» — «Обязательно, дядя Олег».
Фокус с перчаткой Сережа показал врачу, маме, сестрам и нянечкам. А потом Сергей Яковлевич разрешил ему проделывать эту шутку в других палатах. Больные встречали мальчика как заправского артиста, весело смеялись и награждали его аплодисментами. Сережа заметно окреп, у него появился хороший аппетит, румянец на щеках.
Спустя время на утреннем представлении, когда на манеже появился любимец публики Олег Попов, вдруг, перекрывая шум аплодисментов, раздался громкий детский голос: «Здравствуйте, дядя Олег!»
К манежу направился мальчик. Он проворно перелез через барьер. Только тогда артист узнал Сережу. «Здравствуй, дружище!» — радостно приветствовал он его, протягивая руку. Сережа вытащил из карманов курточки руки в белых перчатках и громко, чтобы его услышали все зрители, сказал: «Интеллигентные люди в перчатках не здороваются. Перчатки надо сначала снять...»
И потянул за длинную перчатку, которой, казалось, не будет конца. Попов, а за ним и зрители, громко засмеялись, зааплодировали. И громче всех смеялся сам Сережа...
Кто знает, может быть, вся эта история и натолкнула Олега Попова на мысль создать клоунский спектакль под названием «Лечение смехом».
Почти пятнадцать лет длилось наше сотрудничество с Поповым, и эти годы были, пожалуй, самыми лучшими в моей творческой жизни. Он последовательно вводил меня в свои репризы. Ему я во многом обязан тем, что стал клоуном.
Олег Константинович любил проверять своих партнеров на сообразительность. Помню, у него была пустяковая реприза, которую он держал на тот случай, если требовалось заполнить паузу. Попов выходил с громадным чайником, инспектор манежа спрашивал его:
 |
| Сценка из представления «Сказка о попе и работнике его Балде» |
— Ты куда, Олег?
— В ресторан.
— А зачем чайник?
— А вдруг официант попросит у меня на чай — так я ему и налью стаканчик...
При мне поменялось несколько партнеров, и каждому он поручал время от времени сыграть эту репризу. Поручил однажды и мне. Я взял чайник и бодрой походкой вышел в манеж. Жду реплику инспектора, а ее нет. Замедляю шаги — молчит инспектор! Тут только я понял, что реплики не будет, что Попов решил подшутить надо мной, посмотреть, как я выйду из затруднительного положения.
Я улыбнулся зрителям, перешагнул барьер и ушел с манежа. Публика, конечно, ничего не поняла из этой репризы, зато Олег меня похвалил, что я не растерялся. И меня долго после этого называли в шутку «Яша с чайником».
Попов уважал своих партнеров, поощрял их фантазию, изобретательность. Он не боялся, что успех партнера затмит его собственный. Напротив, он хвалил нас, если наша игра вызывала смех зрителей. И очень радовался, когда мы проявляли находчивость.
Надо ли говорить о находчивости самого Олега Попова! Он не раз выходил из самых, казалось бы, безвыходных положений. Перед репризой «Симулянт» я отвлекся и забыл «зарядиться» (выпить стакан керосина). Вспомнил об этом уже на манеже, и ничего не оставалось делать, как стремглав броситься за кулисы. Там я быстро выпил керосин и, прихватив с собой какую-то бумажку, вернулся на манеж.
Олег понял, что я что-то забыл, и так обыграл мой неожиданный уход, что публика не заметила «накладки», — сделал вид, что внимательно изучает принесенную мной бумажку.
Меня всегда поражало его трудолюбие. Когда ни зайдешь в гримуборную — он всегда что-то мастерит, переделывает, клеит... Особенно любил слесарничать. При этом он стремился к тому, чтобы и мы участвовали в создании реквизита. У одних это получалось лучше, у других хуже, но общим делом были заняты все.
На второй год нашей совместной работы я уже был занят во всех репризах. Довольно удачно получались у меня женские роли. Первая такая роль была в клоунаде «Олег Попов, Чижик, тетя Мотя и машина». Ставить клоунаду помогал Олегу Константиновичу Аркадий Будницкий. Маленький, юркий весельчак, он владел множеством жанров: умел жонглировать, балансировать, прекрасно делал каскады.
В этой клоунаде я играл тетю Мотю. На манеже происходило следующее: Чижик (А. Будницкий) отправляет тетю на курорт. В руках у нас полным-полно сумок и чемоданов. До отхода поезда остались считанные минуты, а машины нет. Выручает Попов: «Я только что получил свою машину из капитального ремонта. Могу вас отвезти». С этими словами он убегал за кулисы и тут же выезжал на очень смешном автомобиле с номерным знаком «ОЙ-АЙ-13». На машине и водосточная труба, и фонарь с номером дома, и оконная рама вместо переднего стекла. Едва сели в машину — выключился мотор. Вся клоунада построена на том, что автомобиль сам заводится, а потом вдруг глохнет в самый неподходящий момент. Сценка изобилует каскадами, выстрелами, фонтаном.
В конце концов машина уезжает, теряя по дороге тетю Мотю. За кулисами раздается оглушительный взрыв. Появляется Попов — в руках руль, через плечо висят покрышки. Еле ковыляет на костылях Чижик с забинтованной головой...
Олег Попов никогда не бывает только исполнителем той или иной репризы — он всегда непосредственно участвует в ее создании, нисколько не ущемляя при этом самолюбие режиссера. Сплошь да рядом бывало так, что предложенную ему литературную заявку он перерабатывал, обогащал, привносил в нее новые сюжетные повороты.
Помню в Ленинграде местный писатель предложил репризу, смысл которой сводился к тому, что клиент принес в ателье брюки с просьбой их укоротить, а взамен получил нечто похожее на трусы. Олегу понравился в репризе только финал. И, взяв его за основу, он создал веселую клоунаду «Ателье по срочному ремонту верхней одежды».
В манеж выносят стол, вешалку и ширму. Играет мелодичная музыка. Выходит Попов в пальто, с тросточкой в руках. Раздается голос по радио: «Внимание! Граждане посетители! Наше ателье по срочному ремонту верхней одежды работает по принципу самообслуживания. Клиент обязан: записать на бланке заказ, прикрепить его к одежде, которую он собирается ремонтировать, зайти за ширму и вручить нам одежду для ремонта.
Олег Попов проделывает все это: брюки летят на стол. Под звуки бравурной музыки появляются мастера. Их трое — и каждый тянет брюки к себе. Возникает веселая неразбериха, брюки переходят из одних рук в другие. Напрасно клиент пытается как-то вмешаться в происходящее — на него никто не обращает внимания. Наконец Попову удается тросточкой притянуть к себе одного из горе-мастеров и забрать брюки. Он надевает их и выходит из-за ширмы. Зрители весело смеются: брюки отрезаны до колен. Попов опускает их вниз, надевает пальто и на согнутых ногах уходит с манежа...
Зрители, которые смотрят клоунады Попова, не всегда задумываются над тем, что кроме партнеров у него есть еще и ассистенты. Вот об одном из таких ассистентов — Василии Маленкине — мне и хочется рассказать.
Вместе они работают давно — лет двадцать. И когда бы Попов ни позвал своего ассистента, тот неизменно появляется как из-под земли и спокойно говорит: «Я здесь, Олег Константинович!»
Мне всегда казалось, что Маленкин обладает умением предугадать распоряжения, которые последуют, и заранее их выполнить. Часто на просьбу Попова что-то сделать следует ответ: «Уже сделано, Олег Константинович».
У Олега нередко спрашивают, почему он не сделает Маленкина своим партнером. Он отвечает: «Я знаю, что Вася мог бы быть хорошим партнером, но тогда я потеряю прекрасного ассистента».
Впрочем, бывают случаи, когда Попов занимает Маленкина в репризах — и тот прекрасно с этим справляется. У них даже бытует шутка, которая очень нравится Олегу Константиновичу. Он спрашивает у Маленкина: «Скажи, пожалуйста, ты можешь сыграть Отелло?» — «А костюм есть?» — «Есть». — «Тогда сыграю!»
Шутка шуткой, но был однажды случай, когда Маленкин нас очень выручил. В дни детских каникул, когда мы играли «Царевну Несмеяну», Попов заболел. Положение, казалось, было безвыходное: кто, кроме него, сыграет Иванушку? У всех свои роли в спектакле, из программы взять некого. Пришли к Олегу Константиновичу: что делать?
Олег встретил нас с улыбкой: «Иванушку сыграет Маленкин».
Три дня, пока болел Попов, Маленкин играл Иванушку и делал это совсем неплохо.
Оглядываясь на годы, проведенные вместе с Олегом Константиновичем, я вспоминаю не только то, что имеет непосредственное отношение к нашей совместной работе в цирке. С Поповым мне не раз доводилось встречаться вне цирка, бывать вместе с ним в разных компаниях. Вот одна из таких встреч.
Как-то Олег Константинович предложил поехать вместе с ним на встречу Нового года. Гостей собралось много. Олег Попов как-то сразу оказался в центре всеобщего внимания — каждый хотел с ним поговорить, услышать веселую шутку. Меня он не представил, и я в душе даже слегка обиделся. Время приближалось к двенадцати. Хозяин предложил проводить уходящий год и стал обходить гостей, наливая в их бокалы. При этом он каждого спрашивал: «Что вы будете пить?»
За столом сидели люди, знавшие толк в юморе, и поэтому на вопрос хозяина отвечали шуткой.
«Налейте эликсир вдохновения», — пожелал художник с аккуратно подстриженной, красивой бородой. Известный киноактер попросил: «Если возможно, то мне хотелось бы испить бокал таланта...»
Я тоже решил пошутить. И когда хозяин обратился ко мне с таким же вопросом, я очень серьезно ответил: «Налейте мне, пожалуйста, рюмочку керосина».
Хозяин удивленно посмотрел на меня: «Видите ли, дорогой, у меня такой напиток не предусмотрен. Но если вы не шутите, то за керосином дело не станет». Попов мне незаметно подмигнул, как бы предлагая продолжить розыгрыш.
«Нет, — сказал я. — Это не шутки. Я действительно предпочитаю под Новый год рюмку керосина».
За столом раздались возгласы: «Несите ему скорее керосин, пока он не передумал! Неудобно отказывать человеку в такой просьбе!»
Хозяин позвал домработницу и попросил ее принести бутылку керосина. Та удивилась: «Да какой же у нас может быть керосин? Мы им уже век не пользуемся. Бензин — другое дело». «А бензин вы пьете? — вполне серьезно спросил меня хозяин. «Нет, бензин не пью», — столь же серьезно ответил я.
Вконец заинтригованный хозяин куда-то позвонил и попросил привезти бутылку керосина.
Новый год встретили очень весело. Было рассказано много забавных историй, спето много песен. И вдруг в два ночи дверь открылась и в комнату влетел молодой человек с бутылкой в руке. Лицо его сияло так, словно он достал массандровское вино столетней выдержки.
«Керосин!» — торжествующе воскликнул он. Все сразу повернулись в мою сторону. Хозяин обратился ко мне с иронической улыбкой: «Как изволите, рюмочку или фужерчик?» — «Давайте фужер, да побольше!»
Я одним махом опорожнил фужер. Хозяин и гости переглянулись. Они не поверили своим глазам и стали поочередно нюхать бутылку. На меня смотрели, как на пришельца с другой планеты. Все как-то сразу замолкли. Тишину нарушил Олег Попов: «Наступило время познакомить вас с моим партнером. Прошу любить и жаловать — Яков Шехтман, бывший факир! И неплохой клоун. Дорогие друзья! У нас не было новогоднего фейерверка. Это поправимо, мой партнер приготовил нам сюрприз».
Я попросил всех присутствующих выйти на открытую веранду и продемонстрировал свой коронный номер — огненный фейерверк. Думаю, что на гостей это произвело впечатление...
В качестве партнера Попова я не раз участвовал в зарубежных гастролях.
Помню, мы работали в Сиднее, там проходил ежегодный традиционный праздник «Лумба». Равнодушных наблюдателей в тот день не было: в торжествах участвовал весь город. Лучшие, художники оформили праздничное шествие. Самые богатые фирмы украсили роскошные колесницы рекламой своих товаров. По ходу движения колонн выступали спортсмены, демонстрируя свое мастерство. Зрелище было поистине незабываемым. Всеобщее веселье царило не только днем, но и вечером, когда начались факельные шествия, аттракционы на суше и на воде. Летающие лыжники с крыльями за спиной и факелами в руках отрывались от воды, красиво кружили над городом, а затем снова садились на воду. Девушки-балерины на лыжах показывали синхронные танцы.
По многолетней традиции на таких праздниках избирается «король Лумбы». На сей раз этой высокой чести удостоился Олег Попов. Я и Аркадий Будницкий были его телохранителями.
Колесница «короля Лумбы» была оформлена, как трон с колоссальной золотой короной. Попов в своем клоунском наряде восседал на этом троне с величайшим достоинством.
За «королем Лумбы» следовала колесница его телохранителей. Нас снабдили множеством пакетов с конфетами, жевательной резинкой и шипучками. Все это мы раздавали детишкам. За нами — каждая в отдельной карете — ехали тринадцать принцесс праздника. Одеты они были в костюмы народов, населяющих Австралию.
Кавалькада колесниц, пешие участники карнавала в красочных костюмах и масках подошли под звуки оркестров к резиденции мэра города Сиднея. «Короля Лумбы» и его телохранителей подвели к мэру. Олег Попов тепло приветствовал его и пригласил посетить представление нашего цирка.
И вот тут произошло нечто неожиданное. Попов сделал несколько таинственных пассов и попросил мэра посмотреть, что у него лежит в боковом кармане. Тот полез в карман и вытащил бутылку московской водки!
Мэру шутка понравилась. Он обнял Олега Попова и под гром аплодисментов всех участников шествия расцеловал его. После этого праздника наши гастроли пошли еще успешней!
Но не во всех странах к нашим гастролям относились так доброжелательно. Были и провокации, например в Аргентине в одной реакционной газете было напечатано: «Если советский цирк не прекратит свои гастроли, то будет взорван Луна-парк, где проходят гастроли цирка, а также гостиница, где проживают артисты». Но на наши гастроли это не повлияло — за билетами в кассу занимали очередь ночью.
В новозеландском городе Окленде около дворца спорта, где проходили наши гастроли, сионисты устроили шествие с плакатами.
Мы с Олегом Поповым подошли к одному молодому человеку, державшему плакат, на котором было написано: «Бойкотируйте советский цирк, этим вы поможете евреям из Советского Союза обрести истинную родину». Мы спросили у него: почему он против советского цирка? Он удивился и сказал: «Я хочу посмотреть ваш цирк, но нет денег, я нанялся за пять долларов подержать это. Через полчаса получу свои пять долларов и куплю билет».
Вспоминается знакомство с очаровательной балериной, дочерью знаменитого Чарли Чаплина Джеральдиной. Это произошло в Париже за день до начала наших гастролей.
Вся труппа была занята подготовкой к премьере. Наш дирижер репетировал с местным оркестром, воздушные гимнасты заканчивали подвеску аппаратуры, джигиты-наездники готовили манеж. В общем, работа кипела. Появился Олег Попов. В руках у него был великолепный бутафорский ощипанный гусь. Раньше я его не видел. Очевидно, его преподнес кто-то из парижских любителей цирка. Бережно держа в руках подарок, который ему, очевидно, очень нравился, Попов переходил от одной группы к другой. За ним по пятам следовала большая группа корреспондентов, беспрерывно щелкая своими камерами.
Вдруг объявили, что Джеральдина Чаплин, которая в эти дни гастролирует в Париже, выкроила несколько минут, чтобы познакомиться с артистами нашего цирка.
Больше всего она хотела познакомиться с Солнечным клоуном. Она знала, что Попов встречался с Чарли Чаплином, который очень лестно отзывался о клоунаде. Наконец она увидела Попова и так стремительно бросилась к нему, что Олег в шутку сделал вид, будто испугался. Это получилось очень смешно. Все засмеялись, и громче всех — Джеральдина.
Я стоял в стороне и наблюдал за этой замечательной парой. Попов знал с десяток английских слов, а Джеральдина русских — и того меньше, но казалось, что они великолепно понимают друг друга. Вдруг Джеральдина увидела гуся. Она стала просить Олега рассказать, что он будет показывать с этим гусем на манеже цирка. Попов еще сам толком не знал, как его можно использовать, и пригласил Джеральдину посетить наше представление. Она мимикой и жестами показала, что, к сожалению, не сможет этого сделать, так как каждый вечер танцует.
Олег все понял. На какое-то мгновение задумался и, став на одно колено, великодушно протянул Джеральдине в дар так понравившегося ей гуся. Она схватила его, прижала к груди.
Но тут же, как артистка и дочь прославленного комика, поняла, что такое для артиста реквизит. Нет, она не имеет права принять такой подарок. Джеральдина положила гуся к ногам Попова и в знак благодарности поцеловала артиста. А потом взглянула на часы, в ужасе схватилась за голову, бегом бросилась из дворца. У самых дверей обернулась и стала прощаться, посылая двумя руками воздушные поцелуи. Потом улыбнулась и громко крикнула: «Гудбай, та-ва-ри-ща!»
Еще один эпизод, связанный с зарубежными гастролями. Мы уезжали в Южную Америку. Олег Попов прихватил с собой трюковую виолончель, нашпигованную всякими сюрпризами (она использовалась нами в одной из клоунских сценок). Перед посадкой в самолет он вручил виолончель мне, напомнив, чтобы я обращался с ней осторожно, ибо все «секреты» действуют.
По пути у нас было несколько пересадок. На первой же из них, в Рио-де-Жанейро, таможенники заинтересовались столь необычным музыкальным инструментом и предложили мне проследовать за ними. Их насторожили всевозможные кнопки и рычажки на виолончели. К тому же им показалось, наверное, странным — такой большой инструмент перевозят без футляра.
В таможне виолончель принялись внимательно рассматривать. Я пытался что-то объяснить — больше, естественно, жестами, чем словами, но на меня не обращали внимания. Кто-то повернул на виолончели один из рычажков — раздался треск, затем завыла сирена. Таможенники отпрянули в стороны. Теперь уже на меня смотрели с явным подозрением. Я снова попытался вмешаться, но мне многозначительно пригрозили пальцем. В это время один из служителей таможни повернул другой рычажок на грифе, и из виолончели пошел густой (разумеется, бутафорский) дым. А когда он потянул басовую струну, раздался оглушительный взрыв. Таможенники испуганно присели на корточки, а виолончель, развалившаяся пополам, упала на пол и вздрагивала...
В этот момент появился Олег Попов. Он сразу понял, в чем дело, и принялся хохотать. Таможенники привстали и с интересом стали его разглядывать. Я поспешил его представить: «Олег Попов». И все таможенники вдруг заулыбались: «О, Олег Попов! Клоун! Циркус! Примо! Примо!» Они посмотрели на виолончель и тоже рассмеялись: «Циркус». Попов поднял «разломанную» виолончель. На прощание он подарил всем таможенникам свои фотографии с автографом. Проводили нас с улыбками, как добрых знакомых.
Все на свете имеет свой конец. Пришло время и мне расставаться с цирком. В 1972 году торжественно и тепло проводили меня на пенсию.
Оглядываясь на прожитые годы, я думаю, что не имею права жаловаться на свою судьбу. Я видел рождение советского цирка, на моих глазах он стал лучшим цирком мира, мне посчастливилось встречаться и работать со многими выдающимися мастерами манежа.
1 ГОМЭЦ — Государственное объединение музыкальных, эстрадных и цирковых предприятий. Образовано в 1931 году. Объединило ЦУГЦ (Центральное управление государственными цирками), филармонии и эстрадные организации. В 1936 году вместо ГОМЭЦа создано Главное управление цирками. С 1957 года — Союзгосцирк.